ПРОКЛАМАЦИЯ
В комнатушку-ателье, где мы завершали работу по пересъемке архива на микропленку вбежал радостно возбужденный о.Петар.
- В Шумадийи при
горисполкоме СПО[1]
города Крагуевац основан «Совет за обновление монархии»! – И добавил как нечто
существенное, - он составлен как из партийных, так и из безпартийных. Из всех
тех, кто от всей души и сердца желает, чтобы Сербия как можно скорее стала
счастливым королевством.
- Королевством типа Бельгии?
Или типа Швеции?
Отец Петар немного смутился.
- Ну, почему же. Быть может,
таким королевством, как Испания. По крайней мере те, кто любит традицию и
сможет объединиться вокруг трона, а не вокруг наших радикалов. Которые идолу
демократии противопоставляют идолов национализма или, тем более, идолов
коммунизма.
В разговор вмешалась
Александра, которая органически не переваривала разговоров о Новом Мировом
Порядке.
- Послушай, друже рус.
Только не обижайся, ладно? Посмотри на карту. Посмотри на глобус. Сербия – это
маленькая точечка в этом страшном мире. Почему мы должны воевать против всех?
Сколько уже можно воевать? Что принесла нам эта война?
Раненный в ногу минометчик
Ац, который к «западнякам» и к «современномыслящим девушкам» относился довольно
презрительно, тем не менее, поддержал Александру:
- Зато сколько всего мы
потеряли? Все мое поколение – где оно? Те, кто должен был стать отцом – лежит в
земле. Те, кто должен был пахать землю священного Косова Поля – мыкается по
базарам. Те, кто мог бы засыпать под музыку треска дров в очаге – ворочается
ночи напролет в переполненных спортзалах. А те, кто не стал Теслой[2]
– продает за пол цены свои таланты владельцам монополий где-нибудь в Чикаго или
Брюсселе… - он говорил неторопясь, выделяя акценты вспышками глаз, выворачивая
при этом губы в презрительную гримасу. В завершение он бросил, глядя на
Александру – а кто-то ищет себе мужа в Италии.
Чтобы не накалять обстановку и не уходить в ненужную сторону, о.Петар вернул наше внимание к «Совету за обновление монархии». Из необъятного кармана он вытащил сложенный вдвое листок и положил его на стол.
ПРОКЛАМАЦИЯ
«История – это наилучший
учитель жизни для того, кто хочет учиться. И из истории мы знаем, что в те
времена, когда «земли саблями делили, а головами межи расставляли», мы были
наибольшим и наисильнейшим народом на Балканах. Под приснославной династией
Неманичей главная артерия Балкан – Моравско-Вардарская долина – была нашей.
После многовекового рабства под турками, Шумадийя в первом и втором сербских
восстаниях родила две новые династии: Карадьжорджевичей и Обреновичей.
Обе нам дали мудрых и
храбрых князей и королей, которые окончательно освободили Сербию, а затем и
проширили королевство на все сербские земли. Под девизом: «Брат мой – какой бы
веры ни был!» и «Кто не будет для своего – своим, тот будет чужаком для господина»,
сербы под своей короной объединили и остальных южных славян.
Но увы! Все, что сербский
соборный и державотворный дух сумел создать за время монархии, пропало в эпоху
республики. Коммунистическая идеология, привезенная из Германии, оглушила целую
Восточную Европу, а национальный сербский корпус издробила. В процессе
десербизации тех, кто «сербской крови и колена», сфабриковали черногорскую и
мусульманскую нацию, а идеологическое разделение «выпятило» ненависть между
разсербленными и сербами.
«Посмертыши» Броза
расшматовали Югославию, а в столкновение втянули и иностранные войска, причем
больше всего досталось Сербии.
Посткоммунистическая
олигархия, собранная вокруг брачной пары Милошевич-Маркович и лжерадикалов
Воислава Шешеля привели сербский народ к столкновению с крупнейшей мировой
силой. В результате ко многочисленным кризисам добавился еще и этот – военный.
«Совет» считает своим долгом
довести до вашего сведения те соображения, реализация которых дала бы шанс
сделать Сербию демократической конституционной и парламентарной монархией,
увенчанной нынешним наследником престола – принцем Александром
Карадьжорджевичем.
Королевскую Сербию никто в
мире не мог бы наречь «последним бастионом коммунизма в Европе» Возвращением
монархии в духовном обновлении на основе Православия и Святосавля[3],
СПЦ стала бы духовным стражем и, тем самым, вновь заняла бы то место в сербском
национальном бытии, которое ей и положено занимать.
Все внешние санкции
автоматически были бы сняты самим чином коронации.
Сербия наилегчайшим и наискорейшим
способом заняла бы свое место в Объединенных нациях и Европейском сообществе.
Сербии бы была открыта дорога в МВФ и другие международные банки и фонды
развития. Новая монархия имела бы большую поддержку и помощь от могучих и
богатых европейских монархий: Норвегии, Швеции, Дании, Голландии, Бельгии,
Англии, Испании и их властей. Тем более, что наша династия в сродстве с их
владыками.
Король был бы гарантом
уважения конституции и законов правовой державы и гарантом стабильности
налоговой политики. Тем самым была бы восстановлена репутация Сербии в глазах
всего мира.
Дошло бы до быстрого
соединения с Республикой Сербской и укрепления сообщества с Черногорией при
помощи создания персональной унии.
Все граждане королевства,
без оглядки на нацию, расу, веру и другие различия были бы равноправны как в
отношении своих прав, так и относительно своих обязанностей. Т.о. сформируются
предпосылки для доминации прав человека.
Сербы из диаспоры, в
особенности монархисты, имеющие свои фирмы, коммерческих партнеров и рынки
сбыта во всем мире вложили бы часть своего капитала на оживление хозяйства в
Сербии. Влекомые экономическими интересами и выгодами наших ресурсов, они,
вместе с иностранными инвесторами сделали бы свои вклады в наши предприятия и
помогли бы нам наиболее быстрым способом преодолеть экономический кризис, а с
ним и все остальное.
Молодежь перестала бы
выезжать, многие бы даже и вернулись, ибо Сербия создала бы им условия для
трудоустройства и создания семьи на своей Родине.
Повышение жизненного уровня
остановило бы белую чуму[4]
в Сербии – и т.о. воспрепятствовала бы тихому исчезновению сербов.
Здоровое во всех отношениях
Сербское Королевство наилучшим способом решило
бы проблему беженцев и все споры с соседями, стала бы безспорным
фактором стабильности на Балканах и желанным участником во всех форумах Европы
и ООН.
Реальность воплощения этих постулатов заставляют «Совет» призвать всех граждан, особенно молодых – без различия на то, являются ли они членами каких-то партий или нет – дабы они в своих кругах распространяли идеи обновления монархии. Ибо это способно стать спасением Сербии и всего Сербства».
Монархист-романтик иеромонах
Петар сиял. Сидящий напротив него историк Влад Милосавлевич помрачнел и,
опустив голову, процедил вполголоса:
- Дешевка это. Еще и
примитивно состряпанная. Могли бы написать и поумнее.
Меня, честно говоря, смущал
в этой прокламации политически корректный рапорт о присяге на верность МВФ-у и
еще кое-что, поэтому я присоединился ко Владу:
- А говорят, будто
принц и по-сербски говорит-то едва-едва. Как же он будет властелином страны? Да
еще в такое время?
- Так будут же
советники. Парламент. Скупщина. Специалисты мирового класса. Советники и
эксперты…- вступил в защиту прокламации Ац. Отец Петар кивнул
- Так зачем же тогда
король?
Влад ответил мне:
- Чтобы быть попугаем. Купят
в антикварной лавке клетку. Посадят его туда. И он станет чирикать по тем
шпаргалкам, что ему подсунут. Причем в этом позорищи[5]
он будет даже не глумцом[6],
а, всего-лишь, декорацией.
Отец Петар искренне удивился
такой позиции:
-
Влад, разве ты не желаешь перемен к лучшему?
- Отче, ты знаешь, я –
по матери русский. В России говорят, что «коней на переправе не меняют». –
Предвидя обвинения в национализме и узколобости, он спокойно добавил: - Но
давайте посмотрим, каких лошадок они предлагают взамен. Что значит «большая
поддержка и помощь от могучих и богатых монархий Европы»? Вот мне, например,
жутко любопытно, - Влад слегка «разогрелся», - на основании какого интереса
короли Швеции, Норвегии и так далее будут поддерживать Королевство Сербию? Это
во-первых. А второй вопрос уже интереснее: в чем именно будет заключаться эта
самая «большая помощь и поддержка»? Разве нынешние короли такие уж большие
богачи, чтобы из казны своих дворов выделять средства для банкетов нашего принца?
Или они будут меня с тобою кормить? Или эти опереточные «монархи» такие уж
влиятельные политики?
- Король – это
помазанник Божий, - оборонялся монах-монархист.
- А что такое
«помазанник Божий»?
- Это значит, что во
время обряда Помазания на царствие, король становится преосвященным.
- Ну и что?
- Как это «ну и что»?
Это значит, что мирская власть станет освященной.
- В чем же, интересно,
это будет проявляться?
- Это будет
проявляться в том, что в момент принятия важных для державы решений король
будет защищен силою Благодати Божией.
- А как же он сможет
отыскать этот момент принятия важных для державы решений, когда все будут
решать советники, эксперты и экономисты из МВФ? – Это уже опять я вмешался. –
Пусть даже король и будет обладать каким-то «правом вето», да только как же он
сможет быть независим от тех сил, от которых он-то как раз и зависим? Извините
за неуклюжий каламбур.
- Да что тут
непонятного!? – Возмутилась Александра. – Король – это просто европейский
христианский символ. А власть будет у Парламента.
Девушку вновь поддержал Ац:
- Для того, чтобы депутаты
занимались проблемами страны, а не тем, как же организовать проведение своего
вождя к лидерству над страной, таким лидером и будет король.
Кажется, я совсем запутался:
- Так зачем же нужен король,
если все будут решать за него? И какое он будет иметь право что-то запрещать,
если он ничего не смыслит в политике? Насколько мне известно, он всю свою жизнь
провел на своей ферме в Англии. У него же и мышление выработалось как у
хуторянина.
О.Петар взволнованно перебил
меня:
-
Павел, ты что, не понимаешь? Король – это наша
последняя надежда…
- Да понимаю я это.
Только если мечтать о деньгах МВФ, то к чему были все эти войны? Вас ведь
просто растоптали! Не верится что-то этой прокламации.
- Владыка Артемий
сказал, что этот документ отражает дух демократической оппозиции.
- Это мы и так видим,
- Влад вошел в устойчиво-взвинченное состояние. – Невооруженным глазом видно,
что каждый абзац прицелен в свою собственную группу. Вначале пытается подкупить
тех, кто настроен патриотически. «История… земли саблями делили… мы были
сильнейшим народом…» Потом начинают будоражить потомков четников. Будоражат
банальным антикоммунизмом. Правда, из осторожности называют коммунизм
«идеологией, привезенной из Германии» – чтобы Россию, традиционно обвиняемую в
экспорте большевизма, до поры-до времени явно «не пинать».
Вроде бы все правильно – Броз разрушил все, что у нас было завоевано. Да только одни ли «комуняры» виноваты в крушении Югославии? Если уж говорить начистоту, то давайте посмотрим, кто же создавал Королевство Сербов, Хорватов и Словенцев?
- «Комуняры» разорили Сербию! – Теперь уже закипел Ац, - Своим Югославянским экспериментом «комуняры» разорили Сербию.
- Простите! Но Югославия была создана немного раньше – лет, эдак на 27! Раньше того момента, как Броз пришел ко власти. Что, разве компартия «втянула Сербство в Югославянский эксперимент»? Зачем господа из демократической оппозиции вдалбливают отчаявшимся от всех бед людям явную ложь?
Влад перешел в контрнаступление:
- Всем, кто всерьез интересовался историей нашего народа, должно быть известно, что в создании Королевства южных славян были заинтересованы прежде всего Великие Силы. И в первую очередь – мировая масонерия, которую господа оппозиционеры могут называть так, как им заблагорассудится. Хоть даже и социал-демократией. А чтоб эта социал-масонерия не особенно расходилась – ее должен был сдерживать Ватикан. Ватикан знал, с кем имеет дело, поэтому и пытался недопустить расширения интернационала ростовщиков. Потому-то католики и пытались навязать Конкордат – то есть попытаться окатоличить всех сербов. Когда Конкордат провалился, то Папа поставил на Югославии как таковой «крест» и задействовал механизмы разрушения нашей страны – как единого целого. Когда в Ватикане поняли, что всех южных славян не удастся объединить под властью Понтифика, то и государство – как инструмент реализации этой идеи – больше не понадобилось. Государство – это всего-лишь инструмент реализации определенной политики. Предметом политики Ватикана было создание такого пространства, на котором католики находились бы в относительной безопасности. |
|
Папу тоже можно по-своему понять. Он знал, что такое банковский спрут, поэтому и пытался при помощи насильственного покатоличивания спасти сербов от геенны огненной «всеобщего базара».
Не захотели сербы в латинство переходить – значит нужно просто оторвать Хорватию. А по пути прихватить какие-то из сербских земель. Дабы уберечь католиков от развращения идеями социал-демократии, которые перекочевали из Парижа в Белград, а из Белграда – в Загреб.
- Масоны. Новый Мировой Порядок. Тошнит уже от всего этого! –
Александра, а глаза прямо почернели. Это так контрастировало со светлыми волосами
и лицом, которое прямо на глазах стала покрываться пятнами. – Знаете что, борцы
с Мировым Заговором, пусть лучше кто-то другой повоюет. У кого сил побольше! А?
Что-то ни Майка-Русия, ни Китай против масонерии не борются?! Зато мы – герои!
Кому все это нужно? – Александра много лет уже работала в международных
организациях, поэтому владеть собою умела. Выплеснув в безопасном месте избыток
негативных эмоций, она быстро взяла себя в руки. – Не нравятся вам масоны –
вперед. Сражайтесь. А с нас довольно.
Последняя тирада была адресована уже лично мне. Высказавшись,
Александра вышла из ателье и закурила. Мы продолжали разговор.
- Ну а смысл-то каков в таком Государе? Государь помазуется на царствие
дабы поддерживать такой порядок вещей, который уберегал бы его подданных от
ада. Причем поддерживать этот социальный климат он обязан при помощи всех
доступных ему механизмов власти. Использовать все, что возможно, дабы уберечь
подданных от того, чтобы «среда заедала». Ибо за души своих подданных он будет
отвечать на Суде.
|
Если же подданные сгубили свои души из-за того, что эта «среда заела»,
то отвечать будет тот, кто эту среду воплотил в жизнь. Получается «нестыковка»:
если социальная реальность будет урегулирована не королем, а специалистами из
МВФ, то как же можно что-то спрашивать с монарха, от которого все равно ничего
не зависит. - Ты, Павел, совсем забываешь о Промысле Божием. – Не сдавался о.Петар,
- вначале пусть появится хотя бы то конституционный монарх, а там – даст Бог,
станет он и настоящим. - И ты, отче, всерьез веришь в то, что эти вот, - я кивнул на курящую Александру, которая стояла неподалеку от окна, - позволят это сделать? Да они из всех газетно-телевизионных щелей повылазят. Раззвонят об ущемлении демократии. Самодержавие может ограничиваться Традицией Церкви. А что говорил Вук по поводу Церкви? «Люблю я Церковь, но не должна Сербия превращаться в Православный Иран. Не должна, да, к счастью, и Сама Церковь на это не претендует». – Эту фразу Драшковича я знал наизусть, поскольку сборник его речей, изданные спецвыпуском журнала «Српска Реч»[7] вот уже неделю лежал на моем столе. |
|
КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ
Утомившись от дискуссии, я вернулся в свой номер. На подоконнике стояла картонная коробка, в которой были расставлены баночки с кактусами. На столе стояла иконка-складень. Одна створка этого обгоревшего складня представляла собою икону св. Пантелеимона. Другая створка была повреждена до неузнаваемости. Иконку эту я нашел тут, в Печи. Наверное, обронил кто-то из эвакуирующихся. Перед складнем лежит денежка – золотой дукат. Малюсенькая монетка – размером с копеечку, да еще и тоньше. Дукат я нашел тоже на пепелище.
Обнаружил его в
шкатулочке, явно принадлежавшей когда-то женщине: компанию дукату и маникюрным
ножничкам составляла цыганская иголка. Дукат, кстати говоря, выглядел вовсе не
монеткой, а серьгою. Правда, проволочка была припаяна довольно грубо. Я стал отмывать
находку под струей воды и отскоблил припайку. Теперь можно было разглядеть на
поверхности этого желтого кружочка арабскую вязь. Встретив Саву, я показал ей
находку:
- Вот. Нашел.
Она всплеснула
руками и сложила молитвенно (на католический лад) ладони. Маска привычной
отчужденности покинула ее лицо:
- Это дукат, - она
делала ударение на первый слог, поэтому я не сразу сообразил: что же она
говорит. – Тот, кто находит дукат, находит свое счастье.
Я не знал чего и
пожелать себе: то ли спокойного сна, которым совесть одаривает нас за наши
заслуги, то ли сна безпокойного, которым меня могла бы одарить та, которую я
ищу по всему миру… Не знал я что же такое: «мое счастье», поэтому положил эту
монетку перед иконой. Пусть Господь Сам разберется и намекнет: что же мне было
бы полезным – а то я совсем уже запутался.
На столе лежало недописанное
письмо-корреспонденция – одно из тех, что я рассылал по киевским, московским,
винницким и николаевским адресам.
«…Из того, что
"серьезные политологи" не рассматривают нынешний кризис в призме
христианской историософии - т.е. эсхатологического сознания ("Мы не знаем,
когда это произойдет, но знаем: как"), вовсе не следует из того,
что этой самой призмы не существует.
Только ли
"глубокое нехристианство" позволяет современным политологам
игнорировать элементарные эсхатологические модели?
Внезапно рванул
ветер. Едва не опрокинув коробочку с кактусами, распахнулись ставни. Пока я,
затворив окно, ползал по полу, собирая листы бумаги, за окном уже разыгралось
ненастье.
С той стороны
оконного стекла – ненастье, а с этой – бумаги, разбросанные по нескольким
квадратным метрам моей комнатушки. Вон – письма, точнее – не письма, а
статьи-вкладыши, которыми я стараюсь прорвать информационную блокаду. Так
надфилем пилили решетку. Главное – не терять из виду цели. Мы ведь сможем это
сделать. Мы должны это сделать.
Реальность
воспринималась упругой волной ветра. Почему-то теплой. Странно. Я не удивился,
если бы эта реальность была порывом мерзкого сырого ветра, когда укутавшись в
одежды ввинчиваешься в пространство. Все не так уж худо. Главное: мы можем это
сделать! Иначе… Иначе будет совсем нехорошо. Иначе все может потерять свой
смысл. И ничего уже больше не захочется.
Помимо писем,
которые я пытаюсь, при помощи добрых людей, добросить до дому, я забрасываю
кое-что и в другую сторону.
A’la guerre comme a’la guerre.[8]
Я достал из шкафа
бутылку вина из Ораховца. «Вино веселит душу человека». Кстати, Его
Святейшество благословил всех тех, кто живет тут – на земле «демократизирующегося
Косова» - выпивать. В день – по чаше. Чаша – это по-русски значит рюмочка.
Вообще-то это не совсем так. В сербском языке – в отличии от нашего оч-чень
бедный словарный запас. Особенно запас того, что должно обозначать… так сказать
«тару». Все непрозрачное – «шоля», все прозрачное –«чаша». Рюмки, стаканы,
бокалы, кружки, стопки – и многое другое – старательно игнорируется
лингвистикой наших братьев.
Может быть, оно и к
лучшему. Ибо благословил патриарх на одну «чашу», а что такое «чаша» -
«догадайся мол сама». Кто-то утверждает, что «чаша» - это стопочка на 30 грамм,
а я могу это понять несколько иначе. Это провоцирует творческий подход к
выполнению послушания.
В шкафу обнаружился
«полуфабрикат» будущего подарка для Андреа – рисунок «Чудо св.Георгия со
змием». Красок приличных нет – да, видать, оно и к лучшему. Живописец из меня
все равно – никакой, только порчу пятнами те линии, которые порою бывают
довольно удачно организованы.
Вот и этот рисунок
тоже – будто мостик между нами. Между тем, в моей душе, что оказалось чем-то
близким чему-то в душе итальянца. Вышло нечто между «ранним Пикассо» и иконной
прорисью в духе «русского модерна начала века». Главное – удалось избегнуть
мультипликационности образа. А то начнет кто-то сочинять между Рерихом и
Гогеном, а получится в итоге Wаlt Disney.
Так однажды и
случилось. Попросили меня как-то изобразить на память архангела Михаила. За
основу я взял фреску из церкви св.Димитрия – северной части монастырского комплекса. Фреска эта в свое время просто
потрясла меня: настолько небесный воин походил на воина, что даже портянка на
его правой ноге была расхлестана в пылу сражения. Крылья, замах саблей, вообще,
боевая поза – все это так разнилось от привычного нам ангела с красным веником,
изображающим огненный меч. Теперь, в стремлении организовать пластические
конфликты я разошелся до такой степени, что увидев мой рисунок ац дал просто
убийственную характеристику:
- Као цртани jунак[9].
Впредь я постарался
быть поосторожней с пластическими конфликтами.
Впрочем, на бумаге
останется лишь то, что и так уже есть в сердце. Минус техника. И качество
материала.
***
Раздраженные пальцы
дождя швырялись в окна оборванными листьями, которые не успели даже как следует
намокнуть. Не забыл невидимый хулиган и моего окна – швырнул в него веточку ореха.
Эти листья зависли в
каком-то небытии, распластанные силою призрачного ветра на прозрачном оконном
стекле. Но и сам ветер прозрачен для тех лишь – кто отгорожен от него стеклом
окна. А разобьется стекло…
Ветра вроде бы и не
видать, однако вот же он! Вот же следы его! Вот же оборванные ветви и листья!
Что еще нужно показать тем, кто все еще не видит его? Может быть, нужно
швырнуть в лицо пригоршню брызг осеннего дождя? Чтоб ясно стало, что есть не
только то, что видно глазами.
Стекла то тоже не
видать, однако есть оно. И не пускает ветра. И не пускает тех, кто пытается
спастись от ветра. Вот и листья ореха – о том же. Я стал перечитывать
недописанное письмо:
«…Однажды мальчишка
из Ораховца показал мне любопытную вещицу - фрагмент составной картинки-вкладыша
из упаковки жевательной резинки или чего-то подобного. На первый взгляд в этой
самой картинке с баскетболистами не было ничего особенного: точно такие же
собирают многие дети во всем мире. Вполне обычные спортсмены, вполне обычные
болельщики с национальным флагом. Впрочем, флаг был не совсем обычным.
Расцветка, как и подобает большинству славянских, - традиционный триколор. А
вот герб на нем был, мягко говоря, подкорректирован. Вместо золотого сербского
креста красовался семиконечный зеленый листик конопли: международный символ
либерализации т.н. легких наркотиков. И надпись: "Беззаботная Сербия"
(Безбрижна Србиjа[10])
Вначале идет речь о
тождественности: там, где стоял один символ, появляется другой – а это значит,
что символы находятся в одном качественном ряду. В сознании человека на месте
одного теперь может легко выныривать другой. Причем каждый из них будет
"вытаскивать на буксире" соответствующие символу ассоциации,
накопленные предшествующим опытом.
Несложно
представить, какие ассоциации в душе современного столичного подростка будет
вызывать листик конопли: анаша, оттяг, кайф и, вообще, нет проблем. В то же
самое время сербский крест будет ассоциироваться именно с сербским крестом
конца тысячелетия: войны, упадок, политическая смута и, вообще, сплошные
проблемы.
Мы помним, что
символы, поставленные в один качественный ряд, легко взаимозаменяются. Вот и
получится, что крест этот будет означать слишком разные вещи для представителей
одного и того же народа. Разные до такой степени, что эту самую популяцию уже и
народом можно будет назвать с большой натяжкой…»
В комнату постучали.
Вошел Славиша. Он был несколько не в себе –врач, наблюдающий за ним,
порекомендовал попробовать воздержаться от того, чтобы поить его
успокоительными лекарствами – в этом случае он не имел уже никакого шанса
прийти в себя. Вот уже три дня Славишу не поили «колесами» - и он, вроде бы
начал оживать. С другой стороны он становился нервозным.
Нервозность проявлялась и в том, что он мог вскочить со своей скамьи, когда сестры, несшие клиросное послушание, читали правила. Вскочить и отпечатать шаг прочь – из конака во двор. Никогда доселе он не сбегал с молитвы. Тем более – на перекур.
Вместе с
нервозностью к нему возвращалось и сознание. Он стал даже разговаривать
помаленьку. Разговаривать с ним было очень тяжело: ответ на вопрос мог
прозвучать через минуту – а то и позже. Я старался не разговаривать с ним. Не
люблю я фальши – тем паче – сюсюкания. Но по возможности я уделял ему свое
время. Когда было еще тепло – и мы работали в ателье с утра до ночи – Славолюб
заходил к нам, и мы усаживали за его компьютер, загружая какую-нибудь детскую
игрушку. Когда же «болесник[11]»
заходил ко мне в номер, то я располагалал его у электрокамина и включал
магнитофон с греческой музыкой. Эта музыка была в радость душевнобольному
человеку. Мне казалось, будто я чувствую его.
Поскольку я мог
чувствовать его состояние, то и он вполне мог ощущать мое расположение к нему.
Я побоялся, что он сможет нащупать мое раздражение и обжечься. Это самое
раздражение было ответной реакцией моего немощного существа на всех тех, кто
отвлекал меня от работы по прорыву информационной блокады. Дабы не отпугнуть
Славишу своим раздражением, я включил магнитофон погромче и предложил ему
выпить.
Естественно – сока.
К тому времени мой шкафчик уже представлял собою неплохой буфет. Там было пиво,
ракийя, вино из Ораховца, а также вино из тетрапаков, которое мы выменивали на
рыбу у итальянских солдат. Вино это было отвратительного качества, но я
использовал его исключительно в качестве полуфабриката для изготовления
согревающего кровь напитка. Когда давали «струjу[12]»,
можно было разогреть на электроплитке эти отходы сицилийского винопроизводства
в большой кофейной дьжезве почти до кипения. Затем добавить в него немного меду. Только таким образом
и можно было спастись от холода и сырости, которые властвовали на нашем
«подкровле[13]».
Конак отапливался в
течении одного часа в день. Еще час-другой
в комнатке мог работать электро-камин: электричество подавалось в
течении нескольких часов в сутки, а камином нужно было делиться. И ладно бы
просто по утрам шел пар из рта – это даже и неплохо по своему – по крайней мере
не душно, но ведь из-за этого самого холода коченеют пальцы. И ничего нельзя
написать. Не только потому, что пальцы от холода не гнутся, но и потому, что
думаешь только об этом.
Сейчас было тепло. А
значит можно было думать о чем-то другом – о чем-то достаточно отстраненном.
- Коньяк!
Я не понял в чем
дело.
- Коньяк! – повторил
Славиша, кивая на стаканчик с яблочным соком. Настоящим соком – с мякотью.
- Да, Славиша.
Может, для тебя оно так и есть.
Он усмехнулся.
А я вернулся к своей писанине. Славиша начинал меня «напрягать», но я старался сдерживать свои эмоции. Ибо он мог их почувствовать. Мне не хотелось, чтобы он воспринимал меня так, будто я гоню его. Заложив закладку в той книге, которую я изучал уже несколько дней, я вернулся к письму, адресованному тем, кто находится так далеко отсюда.
Отключили
электроэнергию. Теперь я уже не мог отвлекать сидящего рядом со мною Славишу
магнитофоном. Но на общение с ним не хватало ни времени – ни сил. Казалось,
будто рядом со мною не только этот человек с душою, искалеченной чьим-то злом,
но и какое-то важное и большое открытие. Пока было тепло, нужно было
записывать:
«…И все же есть во
всем происходящем нечто обнадеживающее. Сербская история знает немало
парадоксов. Наиболее ярким парадоксом было обновление Печки Патриаршей в 1557г.
"Впервые
в истории сербский народ объединился... Сейчас, когда рухнули все политические
границы, это стало возможным. Сербы, живущие во внутренних просторах сербских
земель, утратили политическое разграничение. Они имели единое священство,
причем священники были хорошо образованы и пользовались уважением в обществе.
Народ, в отличие от средневекового состояния, стал единым коллективным
понятием..." (Вл. Чорович).
Именно
это и обусловило, спустя несколько веков, освобождение.
Что
же произошло тогда в Сербии?
Как
известно, конечный смысл государства в эсхатологической перспективе состоит в
том, чтобы поддерживать такой общественно-экономический климат, который бы
препятствовал сатанизации подданных.
Итак, Сербия
утратила государственность. После антихристианских репрессий, последовавших
сразу после порабощения, наступил период стабилизации. Ни чиновники, ни военные
Оттоманской империи не были заинтересованы в дальнейшем нагнетании
напряженности. Они изобрели более тонкий путь: построили общественную жизнь
так, что лишь Ислам открывал возможность власти и т. п.
Можно отметить две
фазы порабощения: явновыраженный геноцид (провоцировавший бурную реакцию
сопротивления) и косвенный (провоцировавший развитие приспосабливаемоcть).
«Социальная реальность проецируется на плоскость духовную: многие албанцы в
Косово убеждены, что Ислам - вера свободных людей, а христианство, особенно
Православие - вера рабов» - писал французский вице-консул в Скопье в 1908г.
Из истории нашей
Родины мы помним, что Россия терпела финансовый и полицейский контроль,
осуществляемый Золотой Ордой, до тех пор, пока речь шла лишь о внешнем
порабощении. Чингизиды не претендовали на тоталитаризм. С приходом к власти
Уз-Бека ситуация в корне изменилась и реакцией на перспективу исламизации было
благословение святого Сергия Радонежского на Куликовскую битву.
Но, если Православие
в России было спасено Куликовской победой 1380 года, то Православие в Сербии
было спасено Косовским поражением 1389 года. Сербы потеряли не только
финансово-политическую власть, но и все те барьеры, которые раздирали общество
и разрушали благодатное единство Церкви. И, после периода реакции, очистившей
сербский народ от всего случайного, в 1557 г. наступило объединение вокруг
Патриарха, обусловившее народное освобождение спустя несколько столетий.
Несложно сформулировать предпосылки освобождения…»
- Я пошел, -
промолвил Славолюб. Помолчав, он повторил: - мне пора уходить. Хвала[14].
Хвала за все.
Похоже, что Славолюб
собирается покинуть мою комнату.
Наверное, решил пойти на вечернюю службу. Что
ж, для него это будет полезным. Да и мне спокойнее. Тем более, что мысли
выстраивались в такую стройную систему – только успевай записывать: «…Несложно
сформулировать предпосылки освобождения:
I. а) Народный девиз был
прост и ясен: непрестанная борьба «За крст часни и слободу златну!». Четкое
понимание того, что спасение души возможно лишь в Церкви. А если исчезнет народ
- исчезнет Церковь, Исчезнет Церковь - исчезнет сама возможность спасения;
б) сохранение народа (т.е. людей,
объединенных вокруг Сербской Православной Церкви) возможно лишь при условии
сохранения системы ценностей. Разрушится единая система ценностей, - исчезнет
фактор внутреннего объединения, - исчезнет народ, -исчезнет Церковь...
в) сохранение системы ценностей, в свою
очередь, возможно лишь при условии сохранения ее материального воплощения.
Угаснет культура (фактор внешнего объединения),- потускнеет система ценностей,
ослабеет связь внутреннего объединения; исчезнет внутреннее объединение -
исчезнет народ...
II.
В том случае, когда духовная и экономическая экспансия ставит под угрозу саму возможность
спасения (т.е. подрывает основание - систему ценностей), духовная борьба переходит
в борьбу политическую (национально-освободительную).
Ш. Очевидно, что для того,
чтобы Церковь могла обеспечить объединение народа, необходимо, чтобы народ
разделял систему ценностей, утверждаемую Церковью, и, кроме того, священники
должны быть реальными носителями культуры - материального воплощения
проповедуемой системы ценностей.
VI.
Независимое государство - необходимое средство, а не цель. Сохранение культуры
- необходимое средство, а не цель. Сохранение народа - средство, а не цель. Целью
христианина было, есть и будет соединение своей личности с личностью Бога. Если
же человек отрекается от Бога, то религия заменяется идолопоклонством…»
Продолжить текст я
решил словами святого Николая:
«...Пустота заполняется
чем-то другим, чему человек поклоняется как наивысшей ценности. Единого Господа
Бога человек заменяет множеством идолов. Никогда еще ни один из
идолопоклонников не кланялся лишь одному идолу. Рядом с идолопоклонничеством
всегда хаос в душе, в то время, как вера в Единого Бога вносит в душу
классическую простоту, ясность и определенность... Наитяжкие раны современных
образованных людей... можно свести к пяти главным идолам, которым они отдают
поистине божеские почести:
I. Материя как идол;
П. ЕGО
как идол;
Ш.
Нация как идол;
IV.
Империя как идол;
V. Культура как идол.»
И пометил в скобках: (Епископ Никола), Сабрана
дела, книга V, Рат и Библиjа, ст. 234. Диселдорф,
1977). Пометки эти я делал еще и с той целью, чтобы уже позже – по возвращению
домой посмотреть: как же отреагируют на тексты одного из крупнейших
православных мыслителей современности. Кстати говоря, практически неизвестного
русскому читателю.
Потом
я спустился вниз – в нашу «домовую церковь», где, с наступлением морозных дней,
служились службы. Церковь была расписана относительно недавно – в стиле,
который можно было бы назвать «неовизантией». Служба заканчивалась и все вышли
в прихожую конака. Тут беженцы прилеплялись друг ко другу тогда, когда во всем
крае отключали свет и в долину спускался пронзительный мрак.
На
столе стояла лампа-керосинка, ваза с букетиком сухих цветов и пустая рюмка. За
столом сидел пьяный Данило.
- О!
Юный мыслитель. Ты, случайно, не видел Славолюба? Нашего счастливчика –
Славолюба, которому до всего этого, - он взмахнул руками, - нет никакого дела?
-
Нет, не видел. Он заходил ко мне, а где он сейчас – я не знаю.
-
Юлка сказала, что он – с тобою.
- Да,
он был со мною, но не целый же день мне возиться с ним? – Я стал оправдываться
и это начинало раздражать. – Есть же у меня и другие заботы.
Вошла
Юлка – мать Славолюба.
-
Павел, Славиша с тобой?
Вчера
несчастный провел в моей комнате целый день. Я не видел, чтобы он хоть
когда-нибудь работал в монастыре, хотя трудотерапия могла бы быть эффективной.
Не желал он работать физически, поскольку призыв к работе ассоциировался в его
сознании со смутными воспоминаниями о «наездах», когда его, тогда еще солдата
срочной службы, пытались унизить, заставляя выполнять работу, презренную для
черногорца. Пока было тепло он еще мог просиживать часы напролет под деревом на
монастырском кладбище, но вот пришла холодная пора – и приходилось мыкаться по
всей территории монастыря.
Временами
– когда он страдал от простуды – он сидел безвылазно в своей комнате и курил.
Дым распространялся по коридору – и за это Славише доставалось от монахинь. Он
слушал упреки молча, а в конце концов просто тихонько смеялся в лицо той, кто
отчитывал его на этот раз. Смеялся он беззлобно и быстро прятал глаза. Видя,
что от нравоучений нет никакого проку, упреки переадресовывались уже Юлке.
Юлка
была учительницей, на пенсии. Она была большой патриоткой Югославии и теперь,
когда все рушилось, она болезненно воспринимала все те разговоры о политике,
которые сводились к тому, что: «Слобо крив jе за све![15]».
Когда молодежь рассказывала анекдоты о правительстве или хохотали над
сатирическим журнальчиком под практически непристойным названием.
-
Сказал как-то Господь Слобе, что через два месяца настанет Конец Света. И что
бы вы думали? Уже утром в «Дневнике» на РТС[16]
сообщают: «Вчера господин Председник[17]
принимал Господа Бога, Который прибыл в Республику Югославию с официальным
визитом. Встреча Господа со Слободаном Милошевичем проходила в теплой,
дружественной атмосфере. Благодаря феноменальным дипломатическим усилиям главы
нашего государства, Конец Света удалось отложить на два месяца!»
Юлку коробили эти разговоры, и однажды в ответ
на анекдот о супруге президента Мире Маркович, учительница-пенсионерка
пробормотала что-то в адрес демократов, стоя у раковины с мытьем посуды, и даже
вспыхнула. Но быстро погасла, поскольку в монастыре шла закулисная «гражданская
война» и не хотелось включаться в эту безкровную, но, все же, вполне войну.
Юлкино
«югословенство» проявлялось еще и в том, что, разговаривая со мною как-то о
природе Сербских краев, она приговаривала непременно:
-
Видишь, брат рус, какая красавица наша Югославия!
Сейчас
она спросила меня о другом:
-
Павел, где Славолюб?
Она
знала, что Славолюб, которого ото всюду вежливо гнали, мог быть только у
кого-то из нас. С других мест его гнали вовсе не по злобе, но из-за того, что
он докучал своим «сидением над душой». И только в нашем ателье он оживал.
Славиша любил бывать у нас и скучал по начальнику службы «микрофильмования»
Сашей Радошем, когда тот уезжал в Белград.
Вчера
Славиша был со мною целый день. И Юлка, встретив меня на лестнице, упала на
колени и, припав к моим рукам, взмолилась:
-
Заклинаю тебя всем святым, будь другом для моего несчастного сына! У него
никого нет! Я буду молить Бога о твоем здоровьи до гробовой доски.
Я
страшно испугался и, мгновенно подхватив Юлку под руки, поднял ее с колен. Со
слезами на глазах она продолжала:
-
Молю тебя Христом Богом: не оставляй его одного! Я всю жизнь буду молиться о
тебе.
Страх
просто накрыл меня. Это и не страх был вовсе – а ужас. Я ясно ощутил, что это
бремя мне не по плечам. Просто знал это. Почему она попрощалась со своим сыном
именно тогда – и именно при мне?
Теперь
его не было с нами. Кто-то сказал, что видел, как Славолюб одел новые белые
носки, новые кроссовки, которые привезли всем обитателям нашего гетто
представители Итальянского Красного креста, новую куртку, которую он так долго
ждал и вышел за ворота. Перед этим он сбрил бороду.
Александра,
которая курила на крылечке конака, говорила, что он приговаривал: «коньяк» и
сам себе усмехался при этом. Итальянец-постовой сказал, что видел описываемого
человека, но он ушел еще часа полтора назад. Постовые с блок-поста,
находящегося на развилке дорог подтвердили, что «действительно, некто выходил и
отправился в сторону города Печь». Останавливать кого бы то ни было на выходе
из сербской зоны они не имели права, поскольку по инструкции им положено: «не
впускать», а вот по поводу: «не выпускать» ничего не было сказано.
На
долину упал мглистый туман. Пока одна группа прочесывала чердаки и хоз.двор,
Благойе, радист Мишко и я отправились искать Славолюба в предгорьи. Несла свои
грязно-серые воды Быстрица. Где-то в кустах могли сидеть шиптари-похитители,
которые увозили изловленных людей в тайники. Где-то в кустах могли висеть
натянутые растяжки противопехотных мин. Я не позволял себе робеть, поскольку
рядом со мною были те, ради которых я и приехал сюда.
Сейчас
мы искали одного из тех, ради которых я, по идее, сюда приехал, но потом как-то позабыл об этом, увлекшись разрешением
глобальных проблем.
Благойе
был крепким коренастым мужчиной, лет сорока. Беженцем, чей хутор был разорен
дотла. Теперь он, со своей семьей жил где-то в Крагуеваце, снимая квартиру за
счет тех денег, что были у него накоплены раньше. Деньги заканчивались. А в
чужом городе и своим-то работы было немного, поэтому, дабы не терять понапрасну
времени, он приезжал в монастырь – чтобы хоть немного подработать на тяжелых
работах. По большому счету ему, так же, как и многим десяткам тысяч сербских беженцев,
о которых молчит телекомпания CNN, терять было нечего. При
первой же возможности такие станут бойцами добровольческих подразделений. Глядя
иной раз, как он колет немыслимо толстые и длинные чурки, я думал о том, что
крупно не повезет тому, кто станет с оружием в руках на пути этого человека.
Мы
искали в тумане потерявшегося Славолюба, хотя надежды на то, что он попадется
нам было немного. Перед тем, как выйти в нейтральное предгорье, мы выпили.
Теперь было не то, что не страшно, но как-то пусто. Ни о чем таком не думалось,
а все действия были автоматическими.
Еще
задолго до того, как я очутился тут, мне необходимо было побороть в себе
несколько страхов. Один из таких страхов заключался в том, что лицо того
человека, которого мне пришлось бы убить, никогда не оставит меня потом в
покое. Другой страх был связан с тем, что могло быть где-то поблизости – речь
идет о минах, обрывающих людям ноги. Я понимал, что подрыв на мине – это вовсе
не благородное «Ах!». Страшила не боль, а осознание того, что я увижу кусок
своей ноги, которая будет отделена от
тела.
Еще я
боялся очутиться в лапах охотников за донорами органов.
Не
найдя Славишу в ближайших окрестностях, мы повернули назад. В монастыре нам
сообщили, что прибыл уже джип с итальянцами-карабинерами, и Юлка отправилась в
этом джипе вместе с Ацом, который был при ней переводчиком. Машина отправилась
к тому дому, в котором Славиша и Юлка жили до изгнания. Их жилье было
относительно недалеко – поэтому было мало шансов, что автомобиль нагонит
вышедшего не прогулку обитателя сербского гетто «монастырь Печь Патриаршия».
Я
вернулся в свой номер и решил закончить письмо:
«…Сокрушение
средневековой Сербии было залогом будущего национального возрождения. Причем
национальное возрождение было внешним фактором по отношению ко главному – для
достижения спасения. Но если спасение души не будет больше основополагающей
целью, то это самое возрождение потеряет всякий смысл и становится просто идолом.
I.
"Национальная" идея Украины как цель, а не как средство, -
идол, лишенный будущего и рождающий лишь ненависть. Ибо нация как идол
исключает Бога, как и любой другой идол. Известно ведь, что наибольшие
националисты - по сути - атеисты. В своей крайней форме он означает не столько
любовь к своему народу, сколько ненависть к соседним.
II. "Имперская" идея России - как
самоцель, а не как Катехон - средство спасения, тоже
является классическим идолом. Империализм означает контроль ради власти, ради
материи. И, если достижение противополюса обезбоженной цивилизации не будет восприниматься
как этап, как условие спасения, но целью и смыслом будет сама борьба за
империю, то эта самая борьба будет идолом. Таким идолом является
антимондиалистическая борьба людей старшего поколения. Смысл борьбы они видят в
борьбе.
III. "Культура", общечеловеческие
ценности - обожание своих собственных дел, как таковых, - идол.
Самое печальное в
этой ситуации то, что в современной Югославии «демократия» воспринимается как
панацея. "Запад нам поможет". Мы это уже проходили...»
Не писалось. Но нужно было завершить и передать письмо тем, кто будет утром уезжать на «большую землю». Я откровенно приписал следующее:
«…Концовка скомкана и не оформлена, поскольку
нет времени, чтобы отточить; оказия отправляется рано утром, а вечер, на
который я рассчитывал, омрачился потенциальной трагедией: исчез один из наших.
Вышел за пределы гетто и не вернулся. В подавляющем большинстве случаев это -
смерть. Но пока еще есть надежды.
Целую вас всех, передавайте
приветы.
00ч.55мин. ночи 18 декабря
1999г.
Печь Патриаршия, Космет,
Сербия.
Тихомиров Павел».
***
- Крв. Крв. Колико свуду
крви![18]
Никогда еще я не видел Сашу
Радоша таким. Не узнать было нашего «балканского татарина» - как в шутку
называли Сашу самые близкие. Он только что вышел из ванной, где оставил в
раковине свой ужин.
- Я не могу больше там есть.
Я хочу хоть где-то спрятаться от этого кровавого потока, а они не дают мне
этого сделать. Почему они читают эти притчи. Как можно пережевывать капусту,
слушая истории о том, как из живых людей вырывают глаза.
Дрожащими пальцами, которые,
порою, сжимались в грозный для недобрых людей кулак, Саша вытащил из пакетика
папир-марамицу[19] и
отер капельки воды с лица.
- И как читают? С каким
выражением! Они что, не видят того, чего не хватает в жизни Милене? Это ее
смакование сцен жестокости… Любой захудалый психоаналитик тебе с первого
взгляда подтвердит, что ее самобичевание – это просто попытка загнать вглубь
себя то чувство, которое вложил в нее Господь для того, чтобы сербы не
прекратили рождаться на этот свет белый. – Потом опять в его азиатских глазах
что-то всполохнуло и он продолжил, - только не знаю: белый ли? Если даже тут, в
монастырской трапезной только и слышишь: кровь…Кровь…кровь.
Влад хмыкнул и, уходя,
бросил:
- Везде такое правило – в
монастыре положено читать за трапезой Жития Святых. Чтобы монахи всегда
размышляли о подвиге – даже во время трапезы.
- Ну ладно, знаю я физиологию. Ну зачем такое читать. Что разве о наших христианских святых больше нечего сказать – кроме того, что они родились – там-то, крестились – тогда-то, а потом на две страницы расписывать как кого запытали? Что мало крови кругом?
В монастыре Печка Патриаршия
Жития Святых за трапезой читала послушница Милена. Милене было между двадцатью
и тридцатью: точнее сказать было сложно. Мы часто болтали с ней, и она всегда
рада была оказать мне какую-нибудь мелкую любезность: принести чаю или ракийи.
Эта работа по разгрузке угля тоже стала для меня своеобразным символом.
Несложно вообразить себе то, как у сербов проистекает то, что у нас называется
«перекуром».
Работа останавливается и
какая-нибудь женщина в передничке обносит всех
подносом на котором стоят маленькие рюмашки с ракийей, и чашечки кофе.
Как раз в такие вот моменты мы и перебрасывались словами с молодой послушницей,
прибывшей в монастырь несколько месяцев назад. Это не могло не остаться
незамеченным для ее наставницы – монахини Харитины. Монахиня Харитина
занималась рыбняком и, вообще, была владычицей хоз.двора.
Как-то после очередной
загрузки мати Харитина подозвала к себе Милену и что-то строго выговорила ей.
Милена вспыхнула. И потухла.
Она подошла к нам. Взяла в
руки вилы. Быстро отвела взгляд в сторону и, грациозно изогнувшись, метнула эти
вилы в столб дерева, стоявшего в нескольких метрах от нее.
До приезда в монастырь эта
девушка занималась спортом. Занималась всерьез. Даже входила в молодежную
сборную по метанию копья. Потом она решила изучить богословие, но, бросив учебу, после первого
семестра ушла в монастырь – чтобы заниматься «богословием практическим».
Милена обладала очень красивым
голосом: сладким, но не приторным. Но если тем, как она пела в церкви или тем,
как она читала Апостол, можно было просто заслушаться, то чтение Житий в
исполнении бывшей копьеметательницы вызывало совсем иные эмоции.
Милена настолько вживалась в
те состояния, о которых повествовалось в Житии, и настолько экспрессивно
разбрасывала на нас, жующих, эти страсти, что некоторым было просто худо.
- Кровь. Столько кругом
крови. Когда же все это кончится? Во время второй мировой немцы, усташи и сербы
убили каждого десятого серба. Вот и Славиши не стало с нами. Не верю, что он
жив. – И простонал, - Господи! Когда этому будет край? И зачем об этом всегда
напоминать? Да еще и за столом.
-
Чтобы мы помнили о том, что Смерть – это еще не
Конец.