КОСОВО
- Косово – это уже
другая планета. Марс, - печально ответил Драган Блинджов на мой вопрос о том,
как можно туда попасть. – Сербы там сейчас живут только в «энклавах» - как
индейцы. Никто не смеет выйти за пределы своей резервации – иначе смерть.
Когда я сказал Маше,
что сыт уже Черногорией и собираюсь, наконец, добираться туда, ради чего я и
приехал сюда, то она поскучнела и осторожно спросила меня:
- А если бы ты нашёл
здесь работу, ты бы ведь не стал бы ехать…ТУДА? – они так и говорят еду ТУДА
или: приехал ОТТУДА. ТАМ, ДОЛЕ[1]
произошло то и это. Само слово «Косово» сербы произносят с благоговением или же
даже и не произносят, заменяя указателями. Священная земля Косова Поля
находится под пятой оккупанта. Ежедневно священная колыбель Сербства насилуется
и ритуальным образом оскверняется. Потому-то люди, сохранившие ещё сербский
национальный дух, не упоминают священное имя всуе.
Сообщаю о своём
решении митрополиту Амфилохию. После короткой паузы он сказал, что если я не
просплю, то могу завтра же выехать в монастырь Печь Патриаршия. Сёстры как раз
нуждаются в помощи. Тем более, что сутра туда отправляется небольшой караван.
Позже о.Радован
признался мне, что он внимательно следил за тем, как я отреагирую на
предложение митрополита. Не «задрожат ли у меня коленки», а то говорить можно
всё, что угодно, а как доходит до дела – так всё и становится на свои места.
***
|
Я не обижаюсь. Ясно,
что всё тут построено на системе проверок: вначале проверили – как я отстаиваю
службу: маюсь или молюсь; потом проверили меня на забесовленность: в первый же
день позволили (во внеуставное время) приложиться к величайшей святыне
монастыря – нетленной деснице св. Иоанна Предтечи. Сербских монахов
интересовало даже не то, насколько я силён или слаб духом, или же насколько моё
рвение обусловлено праздным любопытством; сейчас жизненно важным было другое: являюсь я
христианином или нет? За чем именно я собираюсь ТУДА? |
|
Албанские дети
устремляются к нам, чтобы продать ежевики. Увидев священнические одеяния,
маленькие люди испускают шипение:
- Шшшшкё.
И запускают нам
вдогонку камень. Ещё что-то кричат, но уже ничего не расслышать. Понемногу
начинает закладывать уши. Ощущение, будто приземляешься на кукурузнике.
Водитель предлагает остановить машину и снять номера – от греха подальше. Зачем
провоцировать шиптарей? Но владыка Амфилохий молчаливо отказывает. Въезжаем в
разрушенный город. Кажется, будто где-то всё уже видел: руины, грязные дети,
орущая толпа, стоящие на перекрёстках бронемашины, продирающиеся сквозь толпу
патрули. И руины. Потрясли эти руины тем, что закопченные стены украшены были
плакатами с изображением… Матери Терезы. Всё правильно. Именно так и должно
выглядеть то, что будет в конце. Тем более, что именно так всё это и
преподносится в кинофильмах, посвящённых тому, как некие общечеловеческие герои
будут спасать гибнущую цивилизацию.
Разрушенный город
кишит. Полуразрушенные гос.учереждения разбираются на стройматериал. Всюду
телеги, запряжённые лошадьми и трактора с кузовами, уже наполненными кирпичами
или бутовым камнем. Между танками марки «Леопард», раздолбанными «Заставами»,
которые удивительно напоминают наши «горбатые Запорожцы» и BMW
снуют мотоциклисты и велосипедисты. Пешеходы перебегают дорогу там, где им
заблагорассудится. Дети выклянчивают у солдат подачки, скандируя: NATO! NATO! На тросах, протянутых от одной стороны улицы – к
другой развеваются флаги – США, Великобритании, синий флаг NATO и шиптарский вишнёвый флаг с чёрным двуглавым орлом. Иногда попадается
даже старый Албанский флаг эпохи коммунизма – на том флаге главы орлов были
увенчаны пентаграммой.
Подъезжаем к
монастырю. Дорога идёт вдоль обрыва. Стена достаточно внушительной высоты. Нас
уже ожидают. Раздаётся колокольный звон – прибыл митрополит Амфилохий –
хранитель патриаршего трона монастыря Печь.
***
Сербы-беженцы
встретили меня более чем прохладно. Это и немудрено: я и сам пытался
олицетворять тот народ, на который они возлагали ещё совсем недавно столько
надежд. Игуменья м.Феврония даже не хочет слушать о том, чтобы я остался в
монастыре: она не желает отвечать за мою жизнь. В конце концов удаётся
уговорить.
Чтобы проверить: что
же я из себя представляю, меня отправили в монастырь Будисавцы. Там сейчас
располагается португальская база, но, что главное – там монастырская пасека. Но
мёд собирать некому, поскольку сербы из края изгнаны.
Когда я вернулся из
Будисавцев, то ко мне относились уже почти как ко своему. Им-то было невдомёк,
что я не испугался вовсе не потому, что я такой уж герой – а просто осознания
опасности не было в моей душе. Как можно чего-то опасаться, если я не имею об
этом никакого представления. Внутри меня просто нет того, что должно
активироваться страхом. А мистический ужас, который одолевать стал лишь спустя
несколько месяцев, тогда ещё был далеко на периферии моих чувств. И скрежет
зубовный заглушался. Не думалось о нём. Не вспоминалось. Было не до него. Нужно
было спасать честь России. Сейчас в этих краях мне довелось стать её олицетворением.
Когда я вернулся в
Печь, то оказалось, что для меня нашлась работа. Необходимо было срочно
переснимать на микроплёнку архив – для этой цели из Белграда в одном караване с
его святейшеством патриархом Павлом прибыли Влад Милосавлевич и Саша Радош.
Владимир – наполовину русский. Я обрадовался, но был несколько растерян тем,
что Влад не скрывал ко мне своей настороженности. Было это связано со многими
причинами – и с особенностями его характера, и с разочарованием в России и
вообще с тем духом, который был мне тогда ещё совершенно неведом. Позже я
научился видеть мир в том числе и такими
глазами. Но вовне ведь видишь только то, что и так уже есть внутри. Это похоже
на манию, но в атмосфере, где всё насквозь пропитано осторожностью, немудрено
схлопотать осложнение – подозрительность…
А Саша стал мне
настоящим другом. Но это было уже много позже. А пока предстояла напряженная и
оперативная работа.
На первом этаже башни
с колоколом мы соорудили фотоателье. Это не могло не остаться незамеченным
«туристами», и уже через несколько дней в нашу дверь осторожно постучали. В
комнату вошло несколько «цивилов». Взглянув в окно, мы увидели солдат, которые
остались во дворе – немного поотдаль от нашей башни.
Вошедших было трое.
У двоих были рыбьи глаза, а третий был в шортах и с бородой. «Рыбьи глаза»
представился на английском:
- Марко Бьянкини,
европеец из Рима. Представляю администрацию префектуры города Пек. – Он кивнул
на «бороду» и «рыбьи глаза подобрее», - Это – сотрудники архива. Месье Ле Руа,
префект, уполномочил меня узнать: когда представители международного сообщества
смогут приступить к ознакомлению с архивом… хранящимся в монастыре?
Мы были несколько ошарашены такой прытью. Саша
начал неторопливо, с чувством собственного достоинства что-то объяснять
«общечеловекам», а Володя просто набычился. Мне «рыбьи глаза» был настолько
неприятен, что казалось, будто прикосновения сканирующего устройства,
вмонтированного в его голову, превращаются в тараканьи лапки, семенящие по
переулкам тела, вспотевшего душной южной ночью.
Один из них – Оливье
– потом шутил, что мы напоминали им «последних из могикан» из вестерна. Так
красноречивы были наши глаза и позы.
На другой день они
уже и пожаловали. Монахини углядели среди «общечеловеков» шиптаря – и, в
результате, произошёл скандал. В конце концов улаживать скандал приехал Марко.
- Для работы
необходим переводчик. Если вы не желаете видеть в монастыре албанца, то можете
выделить переводчика сами.
Таким вот
«переводчиком» пришлось быть мне. Перед тем, как внедриться в общечеловеческий
коллектив мне было строго настрого запрещено признаваться в том – откуда я
взялся. Но, увы, меня подвёл мой длинный язык.
Работа-то была
простейшая: от меня требовалось просто переводить интересующие клерков записи и
записывать латиницей транскрипцию топонимов и имен. Дело в том, что европеец
воспринимает рукописную кириллицу примерно так же, как мы воспринимаем арабскую
вязь. Тем более, что сербы литеру «п» пишут так же, как «и», а «т» также как «ш».
С той лишь разницей, что сверху ставится чёрточка. Выходят сплошные
«частоколы».
Вместо того чтобы
просто переводить то, что интересовало моих коллег, я устраивал им целые
лекции. Но порою случалось так, что я не мог перевести то, что интересовало
коллег. Дабы выкрутиться из этой ситуации, я пытался объяснить что не знаю
какое же английское слово подобрать для адекватного перевода. На самом-то деле
я просто не знал что же означает то или иное сербское слово.
Да! Ещё мне было
поручено «тянуть резину». Нам нужно было успеть перефотографировать наиболее
важные документы архива. И вот, после того, как я в очередной раз погрузил
коллег в исторические экскурсы, мне задали простенький вопрос:
- А когда именно
была проведена языковая реформа современного сербского литературного языка?
Я признался, что об
этом-то я как раз запамятовал.
Второй вопрос был
уже, так сказать, наводящим:
- А, может быть, ты
не совсем серб? Ты случайно не русский?
Аукнулось это много
позже, когда офицеры-украинцы, дабы выслужиться перед новыми хозяевами
«настучали» общечеловекам, что в сербском монастыре прячут военных
преступников. Мне инкриминировали участие в подрыве минаретов. На Косово
свидетельства пяти человек могут быть восприняты как обвинение. Потом серба
заключают под стражу и начинается расследование. Даже если выясняется, что
произошла ошибка, и серба отпускают на волю, то ведь нужно же ещё как-то пройти
сквозь геенну шиптарского поселения и добраться до своих!
Меня выручил
бразильский офицер спецслужбы. Когда опасность стала достаточно осязаемой, он
просто порекомендовал через третьих лиц мне временно не высовываться из гетто
ни на шаг, а сам тем временем проверил мои данные через INTERPOL.
***
