Глава седьмая: ПОИСКИ СЕРБСКОГО ОСВЕНЦИМА
Одной из самых
«громкоговорящих» тем борцов за «хуман райтсы» является проблема феминизма. Ибо
в контексте исторически сложившегося отношения к гитлеризму сербы выигрывали на
фоне хорватов или боснийских мусульман. Необходимо было подобрать такой
контекст (фон), который при внешней неидеологизированности, тем не менее, мог
бы обеспечить некоторую фору тем, кто должен был быть во–первых назначен
«хорошим», а сразу вслед за тем превратиться в жертву геноцида.
Тема феминизма
гарантировала достаточно приличный уровень шума.
Возвращаемся к
методу социального конструкционизма: имеем ресурсы – информация о насилии;
целевую группу – феминистки; цель – уровень шума, соответствующий сенсационному
обнаружению в горах Боснии «тайного Освенцима».
Таким «тайным
Освенцимом» стали мифические лагеря насилия, где, согласно сенсационным
разоблачениям, боевики Радована Караджича изощрялись в сексуальном садизме над
плененными мусульманками.
Поскольку
неофициальной религией Западной Европы является фрейдизм, то разговоры «про
это» стали неотъемлемой частью изучения той или иной проблемы. Последователи
Фрейда разрабатывали достаточно целостную и внутренне непротиворечивую систему,
истолковывающую целеполагание и мотивацию человеческого поведения исходя из
набора изначальных аксиом, суть которых по большому счету сводится к тому, что
душа человека – это, на самом деле, продолжение половых органов.
Целостность
мировоззрения заключается, в числе прочего, в том, чтобы дать ответ на любой
вопрос, исходя из мировоззоенческой концепции. И вот фрейдизм находит ответ на
причину жестокости в том, что жестокость – это форма садизма.
А садизм – это форма
сексуального извращения. Следовательно, жестокость – это канализация
неистраченной сексуальности.
Следовательно, к
жестокости предрасположены те люди, которые выросли в сообществах, в которых:
во–первых затруднено удовлетворение вожделения; во–вторых – не существует
культурной традиции сублимации – т.е. канализации неистраченной сексуальности в
некое творческое русло; а в третьих – в этом сообществе, как правило, низкий
уровень феминистического самосознания. Короче говоря, выходит так, что там, где
нет свободы секса, вечером некуда пойти, а женщина боится мужчину, ибо нет
равноправия – там как раз уже можно сказать созрели условия для геноцида. Более
того, если нет публичного дома – жди Холокоста!
К сожалению,
Югославия – страна далеко не православная. Да, Сербская Церковь – это один
последних оплотов Вселенского Православия, а сербский народ – один из удивительнейших
народов на земле. И если не станет этого народа как нации – значит скоро уже и
наций как таковых не останется. Будут лишь радиоуправляемые луноходы, спешащие
на случку.
Но это будет потом.
А пока в бульварной прессе межвоенного Белграда можно найти объявление о вызове
проститутки по телефону. Меня это очень удивило. Нет, я, конечно же, понимал,
что тут – почти Запад, но все–таки с войной были связаны совсем другие
ассоциации. Царил не тот дух, который для нас, русских прочно связывался с
иероглифом «война» - «Жди меня. И я вернусь. Только очень жди…», «Все для
фронта – все для Победы!» и т.д. Тут ощущалось скорее всего то, что переживал
Хемингуэй в Испании.
И, все же...
И все же, прежде,
чем мы вернемся к анализу того, как же удалось "кострукторам" при
помощи феминисток "найти сербский Освенцим" я хотел бы поделиться с
Вами одной историей.
Но прежде, чем я
расскажу Вам эту коротенькую историю, услышанную от раненного минометчика ночью
у печурки, стоит сказать пару слов и о самом рассказчике. Хотя герой наш стоит
целой повести.
***
Ац – был человеком
бывалым. Юношей он уехал на заработки в соседнюю Италию и там проделал путь от
посудомойщика до повара ресторанчика. Зарабатывая деньги официантом, он
прокучивал их по выходным в других заведениях. И ему было непонятно: зачем
вообще нужны деньги? Выходило так, что для того, чтобы его один раз обслужили, он должен был несколько дней
обслуживать других. Разница уходила на то, чтобы поддерживать структуру,
которая такой порядок вещей поддерживала. Дело то не в напитках или закусках!
Это нас, постсоветских людей искусственно посадили на голодный паек, чтобы мы
свое мышление перестроили: с всяких там: «Что делать?» и «Кто виноват?» на «Где
взять пожрать??!!».
Все очень просто.
Искусственно изменяется среда, точнее некоторые ее составляющие. А это влечет
за собою изменение образа поведения. Что и меняет образ мысли. Изменяющий уже
сам дух.
На Западе с голода
не мрут. Поэтому и проблемы у них другие. Те, кто осознает, что дело вовсе не в
феминизме (точнее его недостаточной расспространенности), ударяется в анархизм.
Точнее, цивилизованные его формы: андерграунд; авангард, хобби или даже
распространиение своих идей в рамках очерченной информационной резервации. Заодно возникает иллюзия
tolerantnosti und хуман райтсов.
Словом, когда есть
что поесть, то начинаешь задумываться о том, а ради чего есть? Т.е. ясно, что
есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть. Но ради чего же жить? Ради служения
или удовлетворения? Или же в удовлетворении служением?
Тогда вопрос уже задается
несколько по – другому. Так сказать, уточняюще: «Чему служить то?» Уж не тому
ли, чтобы лесбиянки добились клонирования и, тем самым, Холокост был
предотвращен? Ибо в этом же смысл Цивилизованного Порядка: «Холокост не должен
повториться!»
На это же столько
денег тратися. Налогов. Далеко за примерами и ходить не нужно: чтобы тебя один
раз обслужили нужно самому несколько дней обслуживать других. А разница идет в
Фонд Мира. Чтоб было за что оплачивать ратные услуги миротворцев. Которые
сейчас устанавливают мирную многокультурную и многонациональную жизнь в Боснии.
В Боснии миротворцы бомбят сербов и он, Ацо,
вносит свою лепту в оплату «труда»
летчиков, метающих бомбы на колонны беженцев, эвакуирующихся из существовавшей
пару лет Республики Сербской Крайины. Которая теперь становится частью
Хорватии. Которая, в свою очередь, вливается в общеевропейскую семью народов,
которые излишек неизрасходованной сексуальной энергии будут тратить на
социальную активность, направленную на недопущение Холокоста и на осаживание
агрессивных сербов. Его, Аца, соплеменников.
Причем он сам вносит
деньги на оплату аппарата. Сам, своею жизнью кормит вампира по кличке «Новый
Мировой Порядок».
***
После того, как
Александр вернулся на Родину – в город Кралево, он пытался разобраться: что же
такое Сербство? И как жить дальше? Пробовал читать книги святого Николая
Велимировича, да вот только попробуй всю эту громаду перечитать!
Тем более, что
книжечки по 10 – 15 дойч марок. А он из Италии сбережений не привез. Поскольку
этих самых сбережений и не делал. Так что на книги денег можно было выделять
немного. Особо не начитаешься.
Не имея пока еще
возможности отыскать ответы в книгах, Александр пристальнее вглядывался в
происходящее на улицах родного города. За годы, проведенные в Италии, он уже
поотвык от своих соотечественников, от своего народа. Да и о ком из окружающих
можно сказать: «мой народ»?
Говорят–то все
по–сербски. И даже по–пьяни доказывают (каждый – сам себе?), что «Мы смо срби –
Небеска Нациjа![1]»
А потом идут
прогуляться на воздух. На воздухе попадаются на пути косовские сербы,
поражающие своим малокультурием:
- Что это вы, печанцы, уже совсем азиатами
стали там со своими соседями шиптарями? Или они не ваши соседи уже, а приятели?
Или кумовья? То–то вы такие же хамы, как и они. Где вы видели, чтобы
кралевчанин, катая девочек в своем автомобиле, заезжал и проезжал по
пешеходному тротуару?
Кто – то из
подвыпившей компании добавляет ехидно:
-
Да, кралевчанин по Печи девушек не катает.
Кралевчанин на джипе за бандитами шиптарями
охотится, а вы – печанцы только и
способны что за нашими девушками ухлестывать.
Печанец не
выдерживает издевок и выскакивает из машины:
-
Эй, вы, герои, - и с чувством захлопывает дверь, -
много вы бандитов УЧК наловили? Только и знаете, как пьяными поливать
шиптарские хутора из пулемета. А нам с ними жить. Вы покуражились, и уехали в
свое «культурное» Кралево, а мы остаемся в «некультурном» Косово, где тот самый
шиптар, которого ваша пьяная пуля зацепила, пойдет, и мой колодец отравит.
Хорошо еще, если только скотина передохнет.
Компания кралевчан уже передумала «учить» печанца, но, напротив, решила угостить его шливовой ракийей.
Кто–то пытается
перевести разговор в деловое русло:
-
А, может быть, лучше продать имение этим шиптарям и
купить тут у нас квартиру? А то еще ребенок напьется воды отравленой. А, если
работы сразу и не найдешь, то ведь на первое время хватит денег с имения.
-
А денег за продажу Жертвенного Поля с Кровавой
Травой – надолго, интересно, хватит? Так и продадим всю землю священного Косова
Поля. А землю эту мы у Неба купили. Кровью наших героев.
Тихо стало. Это – не пафос. Это – от души. Александр спросил своего ровесника–печанца:
-
Ну, хорошо, что же ты предлагешь?
-
Да вопрос–то на самом деле решается очень просто. –
Печанец переменился в голосе, - Вначале блокируются все границы – так, чтобы
никто из бандитов не мог ни войти, ни удрать в Албанию. Сил для блокады хватит.
Потом усиленные наряды полиции замораживают все
автопередвижение. На несколько дней все фактически оказываются под
«домашним арестом».
Одновременно с этим несколько десятков тысяч
ополченцев прочесывают квадрат за квадратом. При обнаружении базы боевиков
вызываются несколько вертолетов с бойцами спецподразделений. Эти спецназовцы
оперативно уничтожают базу, а ополченцы не дают никому разбежаться. Точно так
же перетряхивается каждый хутор, каждое село. Т.е. работает как удавка. Вначале
блокируется внешнее кольцо – границы. Потом замораживается автодвижение. Потом
оцепляется каждый населенный пункт. Потом войска спецназначения перетряхивают
пункт за пунктом.
И добавил в
заключении:
-
А если наблюдателям ОЭБС[2]-а
интересно, пусть себе наблюдают на здоровье. Вот и Вук тоже так говорил.
Речь шла о Вуке Драшковиче.
-
Если мы решительно не придавим шиптаря, то заберут у
нас Косово. Останемся без колыбели.
-
Русы не позволют.
-
Где ты их видел этих русов?
-
Если NATO на нас нападет, то Русская Дума потребует
от Ельцина отмены эмбарго на ввоз оружия в нашу землю!
-
А если не добьется? Где Вуковар? Где Крайина?
-
Зачем чего–то ждать. Зачем на что–то надеяться, если
мы сами можем раз – и раздавить.
-
Мы Небесная Нация!
-
Только вождь опять поведет нас вперед – к новым
поражениям…
-
Да Слоба вообще – масон! Почему он в 97 году не
пошел в Русско-Белорусский Союз? А теперь они нас и не возьмут. Надо было
голосовать за Шешеля! Радикалы – это сила.
-
Шешель твой – такой же комуняка, как и Слоба.
-
Ты что, опозиция?
-
А ты что ура – патриот?
-
Ваш Джинджич продался западнякам!
-
А я не за Джинджича, а за Коштуницу. Не забывай, что
Милошевич разорил уже всю Югославию!
-
Шешель сказал, что мы должны повторить жертву
святого князя Лазаря и Косовских витязей.
-
А сам-то где он сидит? Забываешь одну «мелочишку».
Ни Лазарь, ни Юг Богдан, ни девять Богдановых сыновей Юговичей, ни Милош, ни
Милан, ни Иван, ни кто-то бы там ни был еще – ни один наш вельможа не вернулся
с Косова Поля живым. Все они сложили голову за свою святую землю. А наш фюрер
Шешель горазд командовать парадом. Из своего бункера в Земуне. Хочешь быть
Лазарем – иди со своим войском на Косово. И не смей убегать с поля брани!
Дело опять стало попахивать ссорой. Кто – то благоразумно пытался остудить пыл спорящих:
-
Эй, Сербы! Где нас двое – там три партии! Забыли что
на нашем гербе? Что завещали нам учителя сербства?
-
Само Слога Србила Спасава. Лишь в единстве спасение
сербов.
-
Нету слоги. Оттого – то и бьют нас.
***
Наутро обычно болит голова и о единстве сербов стараются не вспоминать.
***
|
К сожалению, простой и единственно логичный план «затягивания петли» не осуществили, хотя координаты некоторых баз боевиков были известны. Шанс, который сербы имели в июле 1998 г. использован не был. И уже в октябре Милошевич, в связи с обстоятельствами, от него уже не зависящими, был вынужден подписать договоренность с Холбруком о значительном уменьшении югославских войск в провинции. После этого инициатива была упущена и албанцы ждали команды, чтобы всем населением уйти в горы. Это привело к тому, что телезрители увидели впечатляющую картину срежиссированной «гуманитарной катастрофы». Попробуй после этого докажи, что вызван этот маскарад не сербскими угрозами, а угрозами мафиозных албанских «авторитетов»! По крайней мере то, что лидер Сербской Радикальной Странки доктор Воислав Шешель высказывал об албанцах Косова и Метохии слышал все, а то, какие угрозы раздавались албанскими боевиками из УЧК в адрес своих соплеменников, лояльных Белграду – не слышал никто. А тот – кто слышал – тот уже молчит. Или уже даже не живет. |
Холбрук с полевым командиром албанцев. |
***
Ац, как человек
башковитый, командовал минометным расчетом. Сегодня ночью был получен приказ
уничтожить пополнение, встпившее в ряды УЧК – Освободительной Армии Косова.
Работа очень простая: устраивается засада; по «Моторолле» сообщают координаты
квадрата, который необходимо забросать минами; свои координаты нам известны;
берешь калькулятор и рассчитываешь траекторию. Следишь за тем, как ложатся мины
и уточняешь по той – же «Моторолле» характер метания и координацию действий.
***
Сербские воины
пришли засветло. Осмотрели сектор обстрела, определились с ориентирами. Встало
солнце. Розовый диск стал превращаться в апельсин.
В тот момент, когда оранжевый апельсин солнца стал наливаться желтизною спелых яблок, на берегу озера показались молодые бойцы УЧК. Кто–то пошел в эту армию из–за того, что ненависть к сербам уже просто переполняла все существо: из–за этих шке невозможно было нормально жить. Тем более, что теперь, после Гази–Местана шке распоясались не на шутку. Теперь они позволяют себе угрозы. И кто? И кому будет осмеливаться угрожать! Хватит уже терпеть.
С какой стати они –
дети орлов – шиптары должны терпеть колониальный гнет тех, кто сюда пришел,
чтобы поработить наших далеких предков – иллиров!
Тем более, что
немецкие ученые рассказывали, что мы – дети орлов – потомки иллиров – самой
древней нации. То–ли мира, то–ли Европы. Так что выходит, что албанец – самая
древняя нация.
За то эти шке
понашпиговывали наше Косово своими колокольнями и понатыкали всюду свои
славянские каракули! Но – ничего. Каракули позакрашиваем, а колокольни
посносим. Хватит. Позвонили уже и отзвонили. Теперь – наше время.
|
Приятно все–таки
ощущать себя носящими оружие Скендер–Бека. Тем более, что носить его достоин
далеко не каждый. Но ты–то достоин! И глаза, искоса поглядывающие на левый
рукав, встречали взгляд одной из голов орла Скандер–Бека – черного двуглавого
орла на вишневом фоне – священного герба шиптарей. Правда, эти шке
присвоили себе нашего орла и, перекрасив его в белый цвет, обозвали
Византийским. Но сейчас молодой
шиптар из Приштины, где работы по его
специальности не было, зато всюду были ненависные сербы, не мог, скашивая
налево глаза, любоваться шевроном УЧК – ибо на физзарядке форма одежды – голый
торс. Было немного зябко.
Рядом ежился от утренней сырости его случайный приятель – католик из села.
Малый был начисто лишен национального самосознания. Он то и в УЧК пошел, чтобы
избавить семью от налога в пользу народно - освободительного движения руководимого вождем косовских
шиптарей Хашимом Тачи. Говорит, что платить отцу было нечем, вот и пришлось
идти в армию. Налог кровью. Опять о чем–то задумался. Мерзляк. Вон, гусиная
кожа на щуплой груди размером с бисеринки четок, болтающихся не шее.
-
Hey! Sqipetar! Ska probljem![3] Не горюй, дескать. Вышвырнем сербов с нашего Косова, вернешься в свою деревню. А сейчас нужно «подкачаться», чтобы хватало сил на рейды с оружием в руках. С оружием Скендр–Бека. |
Карта "Великой Албании"
|
Солнце из желтого
стало ослепительным. Вода озера мерцала белыми бликами утреннего солнышка. День
будет хорошим. Тем более, что сегодня будет встреча с интересными людьми. Будут
рассказывать о Великой Албании. Или об Объединенной Европе. Или о том, что
суверенное Косово – это первый шаг на пути в интеграцию. Когда у лектора
спросили в прошлый раз: «а чем же Европейская Интеграция лучше Югославской
Федерации?», то он ответил:
-
Федерация – это как бы тюрьма, где вас заставляют
жить по какому–то тюремному уставу. А интеграция – это как–бы общий дом, где
вас научат пользоваться правилами общечеловеческого общежития. И за это
позволят везде на стенах развешать флаги Скендер–Бека. И на первых порах будут
помогать консервами. Впрочем, на гуманитарную помощь будут жить лишь ленивые.
Те, кто захочет, сможет заработать денег, работая на миротворческих базах
NATO-вцев, которые будут надежно защищать шиптарей от шке. А еще приедут
проповедники из Америки, а еще построят McDonalds, так что шиптари
почувсвуют себя настоящими европейцами.
В этих проповедях кое–что смущало. Если американцы не верят, что мы можем сами за себя постоять, то зачем они постоянно нас подстрекают на борьбу «за права человека»? Тем более, что боремся мы вовсе не за «хуман райтсы», а за Дело Скендер–Бека и за Великую Албанию. Так что если они убеждены, что мы справимся с прогнившим режимом Белграда, причем справимся своими силами, то зачем же нам их базы? Не хотим мы никакой Объединенной Европы, потому что наша цель – Великая Албания. Тем более, что мы не собираемся делить Косово с сербами. Хватит!
Рядом раздался свист
и взрыв.
***
После того, как вся
группа новобранцев показалась в секторе обстрела, Александр приказал открыть
огонь. На берегу озера – там где минуту назад разминались молодые шиптари –
осталось лежать несколько изодранных в клочья человеческих тел.
Остальные, после
небольшого замешательства, бросились врассыпную. Александр несколькими длинными
очередями расстрелял рожок Калашникова. Выстрелы были бесцельными. Ибо не имели
целей. Смысл автоматного огня в данной ситуации – прижать противника к земле.
Не дать ему разбежаться. Тогда–то можно будет посечь вражеские тела разрывами
мин.
Новый обстрел – и
вот уже в воздух вместе с клубами дыма взлетели куски еще одного новобранца –
нога в униформе в одну строну, рука без униформы – в другую.
Странное дело: глядя
на оторванную ногу в униформе - отдаешь себе отчет в том, - поражена цель;
глядя на оторванную руку – начинаешь осознавать, что убил человека.
Но сейчас не до
размышлений: шиптари ответили снайперским огнем.
***
Неужели для того, чтобы отделить скорлупу греха от лика Образа Божьего, сияющего в каждом из нас, обязательно необходимо отделять ногу, одетую в униформу, от руки, от униформы освобожденной.
***
Шиптари стали отстреливаться, дабы позволить уйти новобранцам, оставшимся в живых после минометного обстрела. Автоматный огонь албанцев из УЧК должен был сбить огонь минометный – точно так же прижать сербов минометчиков к земле, а вот снайпера должны бить прицельно. Пора отходить.
Ац упал.
Оказалось – повезло. Снайпер бил, но промахнулся – пуля прошила ногу на вылет.
Если бы перешибла кость… Нет, лучше об этом не думать. Да и некогда.
***
Удивительная вещь –
униформа. Когда стреляешь в человека, одетого в форму, то и стреляешь–то не в
человека, но в бойца. В бойца противоборствующей армии. У бойца не видно лица.
Точно так же хорошо,
когда у всех в казарме одинаковые срые одеяла. Потому что, если бы у твоего
друга было одеяло, скажем, со слониками, то тогда, когда бы друга этого вдруг
не стало, зато осталось бы одеяло со слониками, то можно было бы чекнуться. Ибо
в мире стало бы на одну вселенную меньше. А так – просто боец пал смертью
храбрых. Будто и не жил вовсе. Впрочем, если нет смысла в смерти, то кто же
сможет доказать то, что есть смысл и в жизни?
Если же у смерти
оказывается смысл, тогда и жизнь эта – всего лишь разбег. И даже если плохо
разбежался – не беда. Те, кто остался на берегу жизни – помогут. Подсобят
заупокойными молитвами кораблику души, отчалившей от берега жизни земной. Если
нужен ветер, они станут дуть в мои паруса. Так, чтобы душа причалила в нужную
бухту. Но, чтобы дуть в чьи–то паруса, нужно об этом кораблике не забывать.
Тут–то как раз и
помогают одеяла со слониками. Или какими–нибудь другими рисунками. Выходит так,
что одеяла без слоников нужны просто для того, чтобы мы забыли о том, что мы –
люди, но привыкли к тому, что мы – солдаты.
А еще солдат
отличается от обладателя одеяла со слониками тем, что после похорон не всегда
остается полотенца, которым повязывают руку тех, кто несет гроб с телом.
Впрочем, это вовсе
не означает, что не остается совсем ничего.
***
От Славолюба у меня осталась прекрасная белая македонская
рубаха из тонкого хлопка. Рубаха великовата на меня, но очень уж к лицу. Когда
я одеваю белую македонскую рубаху, доставшуюся в наследство от убитого
шиптарями Славолюба, то женщины начинают поглядывать на меня не совсем
бесстрастно.
Но прежде,
чем я стану размышлять о том, какое впечатление произведет на прекрасный пол
моя рубаха моего убитого друга Славолюба, я успеваю подумать следующие слова:
«Упокой, Господи, душу усопшего раба твоего, страстотерпца Славолюба, и прости
ему все грехи его вольные и невольные…» Еще я обычно успеваю подумать о Юлке –
матери Славиши, которая на войне потеряла всех близких. Славолюб – ее
единственный сын, внешне напоминавший легендарного красавца Негоша, оставил
свою мать на попечение Богородицы.
***
Неужели я
не солдат? Неужели сентиментальности под силу своими объятиями задушить бойца?
К счастью,
такие мысли приходят не в шуме боя, а в тишине. Но, все ж, приходят.
Можно об
этом, конечно же, пытаться не думать. И скомкать эту самую тишину,
провоцирующую всякое такое. Включить, к примеру
TURBO–TECHNO–FOLK, который включит меня в родовой поток, или же включить
телевизор, который подхватит мою душу и понесет ее, бессмертную, по виражам
горной реки современности. Горные реки мчатся сверху – вниз.
А вдруг
когда нибудь окажется так, что под рукою уже не окажется ни магнитофона, ни
бутылки? А если наступит такое время, что и рук больше не будет, а останется
лишь сознание того, что стрелял не в тех.
Нет,
стрелял–то, конечно же, в тех, в ту сторону, а вот попадал не в тех. Кто ж в
этом виновен?
А что, если эта
боль мне и попущена для того лишь, чтобы я больше не сомневался в том, что есть
Добро и есть Зло. Их смешивать нельзя. И еще нужно научиться чувствовать то,
что там, где заканчивается одно, начинается уже другое.
Говорят, что
камуфляжную униформу изобрели для того, чтобы противнику было тяжелее
прицеливаться. Это действительно так. Но
ведь именно благодаря этой самой униформе, надетой на том, в кого целишься,
становится так легко нажимать на курок.
И не ощущаешь греха
– ибо стреляешь не в душу, а в униформу. Выходит так, что в униформу стрелять
гораздо сподручнее.
Тем более, что
зрение приходится фокусировать таким образом, чтобы разглядеть среди камней,
поросших кустарником, фигуру в камуфляже. Для того, чтобы увидеть лицо,
необходимо фокусировать зрение по–другому. Вот и снайпер – то тоже глядит на
лицо, а видит черепные кости, обтянутые мышцами и кожным покровом. Ну, каково
снайперу убивать кого–то, Александр не знал, поскольку поражать цели из
снайперской винтовки ему не приходилось. Поэтому в лица противника он не
всматривался. Его интересовали фигуры, попадающие в сектор распыления осколков
гранаты. Фигуры эти, как правило, были экипированы в неприятельскую униформу.
А Ац–то и приехал
сюда для того, чтобы бороться с неприятелем рода Сербского. Символом этой
неприятельской силы была униформа, а воплощениями – фигуры людей, в эту
униформу облаченные.
Снимите с людей
камуфляж – и в них будет гораздо тяжелее попасть. Прицеливаться–то будет
несравненно легче, а вот спускать крючок…
***
Отправленный по
состоянию здоровья в отпуск, Александр встретился со владыкой Артемием –
епископом Рашко Призренским. Епископ Артемий – один из наиболее выдающихся
оппозиционеров режиму Слободана Милошевича. Оппозиционных Белграду епископов
называют иногда «группой ТРИ «А»» - Артемий, Афанасий, Амфилохий. Это связано,
кроме прочего, с их позицией на Зимнем
Протесте 1996/97 гг. Уже тогда серьезная трещина пролегла не только между
властью Милошевича и Сербской Патриархией, но, как Вы помните, и между «Дедом»
и тем, кого называют «малым, черным и опасным».
Есть такая шутка –
загадка в Сербской Церкви:
- Что такое: малое, черное, опасное?
-
Бомба.
-
Нет, Владыка Артемий!
А «Дедом» называют Его Святейшество патриарха сербского Павле.
По разному
окрашивается это прозвище.
Вдохнув воздуха
оппозиции, Александр научился классифицировать «своих» на тех, кто «зомбирован
коммунистической псевдопатриотической пропагандой Милошевича или Шешеля» и на
тех «кто, как умный человек, хочет демократических перемен». С первым
ассоциируется плохое, и поэтому, предположим, странности в поведении или
миросозерцании какого–то церковнослужителя объясняются очень просто – по
принципу «распознай униформу». Что–то не так, как научили видеть, - значит
«красный товарищ батюшка!». Чего особенно гадать–то?
Вам это ничего не
напоминает?
Научившись
распознавать и классифицировать «своих», Ац совсем разучился проникать в
сущность тех, кто «чужой».
Выходило что–то
непонятное: оппозиционеры говорили, что демократия это лекарство на все случаи
жизни, и что виноват в войне не Запад, не NATO, а режим Милошевича. Поэтому
необходимо этот режим свергнуть. Но свергнуть его можно лишь в том случае, если
немцы будут контролировать Белград. Лишь немцы могут остановить крушение
Сербии.
Вот в этом месте Ац
начинал «буксовать». Дело даже не в том, что ему, как ветерану войны,
покалеченому пулей вражеского снайпера, невыносимо слышать о том, что
неприятельские войска будут обеспечивать демократизацию общества. Ему,
человеку, проведшему на Западе свою молодость, было непонятно, как сербский
владыка, знающий несколько языков и написавший несколько книг, может говорить
такие неглубокие вещи?
Как же так? Он –
Александр –бросил Запад, чтобы строить Сербство, а тут, вместо Сербства
предлагают строить очередную Западную демократию. И кто предлагает? Ну ладно,
если бы глупости исходили из уст какой нибудь «красной сестры» из монастыря
Печка Патриаршия, а то ведь такое говорят умные люди. Люди, которые указали: от
чего нужно избавляться. Да вот только не сказали – а куда же нужно дойти.
Точнее – они уже предложили – в Западную демократию.
А вдруг и под
епископской мантией – чья–то униформа?
Может быть дело не в
униформе, а в лицах? А раз так, то нужно научиться не отвлекаться на униформу
тогда, когда глядишь в лицо. Тогда–то и поймешь, что дело не в том, что кто–то
«красный батюшка», о кто–то совсем наоборот.
Но все равно, даже
если и удастся отделить людей от униформы, захотят ли они сами отказаться от
шевронов? Тем более, что если у человека отнять шеврон… то о чем же ему
останется думать? Неужели же о том, что «вот вчера хорошо посидели где-то» и
что «нужно опять несколько дней поработать, что бы опять где–то посидеть»?
Неужели в мире этом
– т.е. во всем том, что находится вне святой горы Афон – уже не осталось ничего
настоящего? Да и на Афоне–то вовсе не
все так уж гладко. Покажется в тебе что–то странным кому–то (вовсе
необязательно старцу) – объявят зилотом. Станешь упорствовать – назовут
прельщенным. Попробуй потом что–то докажи.
А что, если
попробовать пристальнее вглядываться в лица тех, кто рядом. И, все–таки бойцу
приятно и радостно осознать, что он не так уж и безнадежно слеп. Ибо, даже если
дело не в униформе, то вовсе не все равно, какой шеврон сияет на рукаве куртки
или же в глубине души. Имя этому шеврону – Настоящее.
Это и есть та самая
«Свобода златная» от самообмана, которую найти можно лишь идя по пути в
направлении «креста честного»[4].
***
Вот ведь как вышло…
Начал говорить о феминистках, почувсвовал неладное, и решил рассказать о чем–то
настоящем. Пришлось в качестве
предисловия к притче о настоящем
рассказать целую повесть о том, как же люди долго ищут это самое Настоящее.
Заодно и обрисовали
символически судьбу того, кто пройдя по обычному для югославской молодежи конца
тысячелетия маршруту, подошел к развилке дорог. Утрачена вера в Запад… Утрачена
вера в Сербство. Утрачена вера в смысл Войны. Утрачена вера в безгрешность
Церковнослужителей.
Что же осталось?
Осталось сделать
выбор: либо ничего нет – и все вокруг лишь иллюзии «приивязок к навязанному и усвоенному способу восприятия»,
либо есть все-таки что-то Настоящее. Выбор сей зависит от того, что же осталось
внутри опустошенной души?
Осталась вера в то,
что осталось еще что–то Настоящее, разлитое в самых разных душах? А, может быть
это Настоящее, разлитое в различных душах, - лишь отражение Того Настоящего,
Кто надо всем этим миром? И дело уже оказывается не только в униформе и не
только в шевроне, а в том, насколько глубоко заштукатурена грехами аляповатых
декораций та драгоценная фреска Образа Божия, что согревает всякого, кто умеет
к ней дотронуться переливами Неземного Света, которым соткано все то, что в
этом мире Настоящее.
Тогда вдруг
оказывается, что серые одеяла уж не унижают и даже не угнетают – как казалось
еще вчера. «Окруженный серым и сам соделывается серостью». Но можно и не
соделаться. Если взор свой обратить в иную сторону, то и в зрачках будет
отражаться Иное.