БЕОГРАД
- Београд! Стигли смо, -
услыхал я сквозь дрему.
Мы достигли Белграда.
Синиша сделал небольшую
экскурсию, показав наиболее впечатляющие руины, а затем направил автобус к
гостинице «Метрополь».
- Ух ты! – подивилась
чему-то Рита, - автобусная карта[1]
не подорожала! Цена осталась довоенной – 3 динара.
Я же обратил внимание на
троллейбусы. Они были точно такие же как и у нас. Это почему-то придало
бодрости. Окончательно же я воспрял после того, как стеснявший нас во время
путешествия черногорец Петар вызвался курировать меня до тех пор, пока я не
свяжусь с теми, кто, по-идее, должен был меня встречать. Петару некуда было
торопиться: их дом разбомбили, а со своею роднею он был в более, чем натянутых
взаимоотношениях и вылазить на шею не хотел. Главное – он говорил по-русски.
Высокий худощавый
черноволосый и белокожий добрый наивный и вспыльчивый юноша приехал на Украину
и был взят «в оборот» таможенно-гостиничной мафией точно так же, как и я. Здесь
с него точно так же содрали 50 долларов – но не прямо, а косвенно: вынудив
поселиться в гостинице. Мотив был такой: раз человеку не к кому ехать – значит
он будет слоняться по улицам. Чтобы он не слонялся, необходимо определить его в
гостиницу. На один день. Что будет потом – это уже не волновало стражей кордонов.
Позиция, декларируемая ими, была простой: если у тебя действительно есть дело в
стране – то в течении суток ты обустроишься и это будет подтверждено т.н.
«приявой» - штампом в паспорте, который поставят в отделении милиции того
места, где человек собирается гостить. Если же в течении суток ничего не
определится, то это означает лишь то, что в стране оной Вам делать нечего.
Все логично. Да вот только
уж больно дорогое удовольствие эти гостиницы по 50 долларов за сутки. Впрочем,
вполне вероятно, что в стоимость номера входит оплата труда таможенника. Может
и нет. Может быть просто европейский стандарт. В общем, этот стандарт разорил
Петара точно также, как и меня. Это заставило его искать приюта в стенах
Церкви. В монастыре Киево-Печерская Лавра путешествующего черногорца успокоили,
накормили и приютили. Еще и собирались дать с собою в дорогу торбу с
провиантом. По дурости своей Петар отказался.
На Украину Петара привели
дела сердечные. Его возлюбленная проживала в Днепропетровске. Они познакомились
в Югославии несколько лет тому назад, но потом наша соотечественница вышла
замуж за албанца. Можно себе представить реакцию молодого горячего черногорца:
мало того, что… да еще и с кем? С шиптаром!
Петар к тому времени был
студентом духовной семинарии. Но потом он не поладил со своим архиереем,
поскольку с жаром ушел в зилотство[2],
а епископ придерживался умеренно-экуменических убеждений. Не исключено, что это
было вовсе не причиной конфликта, а всего лишь поводом, но так или иначе
семинария осталась за бортом.
Впрочем, не исключено и то,
что после того, как в дом угодила ракета, а в руки – письмо из Днепропетровска,
то никакая сила уже не могла удержать Петара за партой. Разве может мудрое
епископское увещевание подействовать на того, кто получил весточку, свидетельствующую
о том, что с албанцем покончено?
Теперь черногорец вернулся
домой, твердо решив идти служить в армию. А потом, когда все уляжется и пройдет
своеобразный карантин, можно будет подумать и о женитьбе.
Архиерей строго напомнил
семинаристу, что по православным канонам будущему попу строго воспрещается
жениться на разведенной.
Это действовало. Петар вырос
в набожной семье, его мать даже совершила паломничество на Св. Землю, поэтому
гласу канонов он внимал. Тем более, что он понимал, что уставы церковные
написаны слезами, пролитыми по тем душам, что сами бросились в пасть Адову.
Поскольку канон для Петара
является законом, то он рассуждал так: если это не страсть, а любовь, то они
поженятся. Раз они поженятся, то попом он уже стать не сможет. Коли так, то и
семинария – ни к чему. Зачем же тогда протирать штаны? С другой стороны – если
это не любовь, а страсть, то страсть пройдет со временем. Потому что страсть
входит в сердце лишь тогда, когда мы сами позволяем душе погрузиться в плоть.
Ибо любовь-то приходит в сердце из другой двери.
Для того, чтоб
переключиться, нужно переменить образ жизни – и тут-то промыслительную роль
оказывает закон, согласно которому отчисленных студентов призывают в армию. За
время, которое он проведет в войске, все станет на свои места.
Но, чтобы не пускать дела
«на самотек», Петар съездил на Украину и все сие растолковал своей пассии.
Кроме того, полтора года будут хорошим карантином.
Теперь, по возвращению на
Родину, бывший семинарист ожидал призыва в армию и старательно, не торопясь,
завершал все свои дела. К чему торопиться? Как может родиться хоть что-то
путное в суете? Когда человек суетится, то он и души своей не ощущает. А раз
так – то как же он может вложить в дело то, чего он не ощущает? Если человек в
принципе не может во что-то вложить свою душу, то к чему же затевать такое
дело? Все равно постройка будет соткана из ветров и в фундаменте ее будет зыбь.
Потому-то черногорцы все
делают не торопясь. Даже говор их отличается от сербиянского. Говорят-то на
одном языке – на сербском, а вот темп речи и интонации – разнятся. Позже я
понял, что учиться сербскому языку лучше всего в Черногории. Хотя самый
красивый говор в Герцеговинском крае.
Торопиться юному черногорцу
было некуда и он вызвался помочь мне.
Автобус остановился у гостиницы.
Мы попрощались с пассажирами, а Рита даже оставила свой телефон. Синиша взял
мой паспорт, 50 долларов и пошел договариваться с администрацией.
- Ну, все. Не забудь
поставить «прияву» в полиции и скажи коллегам, чтобы оплатили «неустойку» А я
тебе пришлю бланк. Даже напишу завышенную сумму! Вот это бизнес! Да?! На
праздном[3]
месте! А ты как надумаешь ехать назад – то звони нам на фирму. Ну, Петар тебе
все поможет. Ciaou!
Мы с Петаром поднялись в
номер. Обычный номер – с удобствами и «ящиком». Я включил телевизор, чтобы
«скорее погрузиться в языковую среду». Выглянул в окно.
- Петар, что это за собор?
Он вышел из ванной.
- Собор Св. Марка. Там
рядом еще русская церковь.
- Немедленно идем
туда! – я об этом думал еще на границе.
- Пола-ако[4],
- протянул Петар, - расслабься. Успеем. Вон, есть купатило[5],
а сапуна[6]
нет. Нужно вызвать прислугу.
Я несколько смутился, но
Петар сказал, что раз уж с меня содрали столько денег, то они обязаны
обслуживать. Подозвав коридорную, он высказал ей обо всем, чего у нас нет; и
еще потребовал, чтобы она принесла карту Белграда. Говорил властно.
- Никуда эта церковь не
денется. Бомбить-то уже перестали. Нужно в первую очередь выкупаться с дороги:
как-никак третья страна за одни сутки.
Выкупаться не удалось,
поскольку не было горячей воды. Пока мой куратор выяснял причины сего
безобразия, я решил посмотреть телевизор. Транслировалась детская передача в
духе тех, что у нас были до перестройки. В то время, когда не то, чтоб
«макдональдизацией», но даже и «задорновщиной» еще и не пахло. Дети в этой
передаче играли в пилотов, и что-то у них не ладилось. Тогда им на помощь
пришел настоящий летчик. В конце передачи была вмонтирована реклама кассеты с
записями песен на военно-патриотическую тематику. В целом, передача меня
порадовала, правда ощущалось, что что-то не то. Складывалось такое впечатление,
будто гость программы понимает, что ему уже никто не внимает. Что слова его
летят в пустоту, что связь уже прервана. Не чувствовалось в ведущем
воодушевления проповедника – в глазах было впечатано другое: сила исполнить
свой долг до конца.
Глаза офицера говорили о
том, что он отдает себе отчет в том, сколько же душ реально откликнется на его
слова. Поэтому он рационально расходовал огонь своего сердца. Можно ли метать
бисер? Стоит ли лить драгоценное вино мимо чаши?
Наскоро вымывшись, мы вышли
в город. Город проснулся. Первое, что меня поразило на улицах Белграда – это
столпотворение припаркованных автомобилей. За рубежом привычные нам гаражи –
явление исключительно редкое, поэтому в больших городах автомобили хранятся
либо в многоэтажных гаражах, либо прямо перед домом. А вот уродливых сараев там
нет. А еще меня удивляли книжные магазины.
На полках было столько
литературы, посвященной масонству, опасности
глобализации и угрозе Нового Мирового порядка, что было непонятно: «Да
как же после всего этого кому-то может быть что-то непонятным?» В витринах было
так же непривычно много икон (по сравнению с украинскими городами).
Но больше всего меня поразил
собор Св.Марка. Нет, не величественностью и убранством. Поразили стены,
истерзанные надписями-граффити. На стенах одного из крупнейших соборов Белграда
было написано: Punks not dead! Metallica – killem all!
И еще много всего. Вплоть до сатанинской символики. И все сие – огромными
литерами. Так, что видно издалека. Написаны граффити черной краской. Я указал
на это Петару.
- Да. Вижу. Потому-то
Господь и попустил тому, что шиптари наше Косово разорили. Что можно спрашивать
с кого-то, когда мы сами – богоотступники.
«Ничего себе!», - думаю, -
«такого даже у нас нет. Чтобы так наглели! Куда же я попал? Я же ехал на Остров
Православия. На последний остров, сопротивляющийся адской магме Нового Мирового
Порядка! А тут такое.
Вначале автобус с рекламой
фирмы, которая считается коммерческим культом. Потом таможенники, содравшие
четверть всей моей наличности. Теперь «граффити». Ну, ладно, сейчас придем в
русскую церковь и разберемся».
***
Мы подошли к церковной ограде, но ворота были
закрыты. На звонок никто не откликнулся. Прямо традиция какая-то.
Дело в том, что перед
отъездом из Чопа я хотел зайти в церковь. Прохожие указали мне, в какую сторону
следует брести, чтобы дойти до храма. Не прошло и пяти минут, как я очутился у
католического костела. Во дворе костела хлопотали о чем-то с десяток милых
женщин, которые, увидев мою бороду и недоуменные глаза, рассмеялись и
подсказали, как пройти к православному храму. Оказывается, нужно было идти
совершенно в обратном направлении. Миновав ж|д вокзал и базарчик, я подошел к
какому-то парку, рядом с которым располагалась церковь какой-то явно
модернистской протестантской архитектуры, увенчанная странным крестообразным
шпилем. Шпиль напоминал какую-то шишку с торчащими во все стороны колючками.
Рядом с этим подобием кирхи располагался
небольшой стадион и еще какие-то общественно-полезные сооружения. На другом
краю парка – уже на отшибе виделся и наш православный храм.
Все правильно. Если во дворе
католического костела царит дух милосердия и благотворительности – и этот самый
дух как раз можно назвать символом того доброго, что есть в латинстве; рядом с
протестантской кирхой кипят общественно-полезные деяния; то что же можно
ожидать от православного храма?
Правильно. Закрытые двери.
Говорю это безо всякого
осуждения – ибо во-первых: настоятелю необходимо заниматься в том числе и
хозяйством (нынче манна небесная в качестве осадков не выпадает), а такого
достатка – как в закромах Ватикана – у нас нет. Есть, наверное, и другие
причины.
Можете ли Вы вообразить
себе, чтобы представители одной какой-то протестантской секты штурмовали чужое
помещение? Да их тут же полиция упечет за решетку. Как обычных уголовников.
Другое дело – мы. Объявят
секту самосвятов «народной верой» - так после этого любой разбой можно
интерпретировать не в уголовном измерении, а в идеологическом. Выходит теперь
уже так, что вершится вовсе никакой не криминал, а, напротив, осуществляется
акт восстановления исторической справедливости.
Это ведь такие разные вещи:
смотреть на что-то и видеть что-то.
Может быть поэтому храм
оказался заперт. Заперт – так заперт. Так, наверное, и надо. Откровенно говоря,
я не особенно люблю заходить в неизвестные мне сельские храмы. Мало того, что
свечница будет буравить мне спину своим взглядом, так еще ведь и на скандал
можно нарваться. В том, что бабуля будет меня держать под контролем, нет ничего
удивительного: зашел незнакомец – нужно держать ухо востро! Это состояние
дискомфорта – еще пол беды. Хуже, когда вдруг выясняется, что сей храм
принадлежит какой-нибудь враждующей с Москвой юрисдикции. Тогда можно нарваться
на всякое.
***
Но
русская церковь на Ташмайдане была закрыта по другим причинам. Просто во
время бомбардировки корпуса Радио-Телевидения Сербии, располагающегося неподалеку,
была повреждена и наша церквушка.
Церковь Св.Троицы была
сооружена в 1924г. и за истекшие 75 лет – это первый раз, когда она под замком
из-за ремонта. Русская община Белграда была основана еще в 20-м году, тогда же
было предложено место для строительства – Ташмайдан. В строительстве принимала
участие и Сербская Православная Церковь, и династия Карадьжорджевичей[7],
и многие министры, а в особенности – выдающийся сербский политик Никола Пашич.
Жена Николы – Дьжурджия – лично преподнесла церкви колокол. И вот, впервые за
много десятилетий, этот колокол умолк.
С бомбардировкой связано еще
одно обстоятельство, заслуживающее внимания. Согласно традициям Русского
Православия, Пасхальное богослужение начинается в полночь. Нарушалась эта
традиция (для прихожан храма на Ташмайдане) во время гитлеровской оккупации –
из-за комендантского часа прославление начиналось лишь утром. Пасха 1999 года
также не могла быть прославлена по правилам, но теперь уже из-за бомбардировки.
Мало кто знает, что тут, в
русской церкви Белграда похоронен барон Врангель. Этот императорский генерал,
бывший предводителем десятков тысяч русских беженцев, несколько лет жил в
Сремских Карловицах. Незадолго до своей кончины, в 1928 году он переехал в
Брюссель. Вскоре его останки были перевезены сюда, согласно завещанию «быть
похороненному в братской православной и славянской земле».
Праху нашего великого
соотечественника мне удалось поклониться лишь много позже – за день до отъезда
домой. А тогда – в первый день по прибытию в Югославию – мы так и не попали в
храм Св.Троицы на Ташмайдане.
Нужно было как-то
связываться с «Лозовичкой Чесмой». Но, прежде всего, не помешало бы
подкрепиться. Петар затащил меня в какое-то привокзальное кафе, но, стоило мне
взглянуть на цены, как я, без слов, схватил своего поводыря в охапку и выволок
наружу. Петар не понял в чем дело. Тогда я попытался объяснить ему, что если
питаться таким образом, то я разорюсь. Ясно было, что оголодавший растущий
организм молодого черногорца был малопригодным для скитаний. На это я обратил
внимание еще в Венгрии. То ему хотелось какао, то кока-колы, то еще чего-то.
«Да», - думаю, - «жизни-то вы еще, братья-славяне, не видели…»
Мы зашли в продуктовый
подвальчик и взяли батон в целлофане и молоко в пакетах. Правда, Петар
умудрился прихватить бутылку кока-колы, которая стоила столько же, сколько все
остальное вместе взятое. Платил, естественно я, поскольку все деньги Петара
вычистили еще в Украине. Кстати, Синиша привез его в Югославию совершенно безплатно.
«Господи! Да как же ему
втолковать, что на свете существует столько ненужных вещей, на которые и
внимания особого не нужно обращать. А тем более тратить деньги, которые имеют
свойство иссякать. Решит еще, будто я – скупердяй? Так ведь не жаль же на
что-то путнее, но на газировку! Видимо совсем опыта нет у человека. Безполезно
сейчас было бы учить его не смотреть по сторонам, но видеть то, что на пути.
Жизнь научит».
Перекусили мы в скверике.
Батон, извлеченный из целлофановой упаковки, оказался заплесневевшим. Скверик –
замусоренным и неуютным. Вспоминая карту, я предположил, что где-то поблизости
должен быть парк. Но Петар туда идти отказался, мотивируя это тем, что для него
это «чужой район» и могут быть неприятности с «криминальцами». Уже много позже
до меня дошло, что мы то с ним смотрели на одни и те же вещи совсем разными
глазами: я – глазами человека, приехавшего разобраться, что же тут вытворяют с
нашими братьями, а он на все смотрел глазами парня «из другого района», который
старается не шастать где ни попадя.
***
Вскоре мы оказались в
монастыре «Введения Богородицы во храм». Монастырь располагался почти что в
центре города, но от шумов укрывал парк, от посторонних глаз – забор, а от
городского смрада – благоухающий цветник. Розы были посажены также и перед
оградой.
Петар объяснил монахине – в
какой ситуации я оказался; и она пошла доложить о посетителях. К нам подошла
пожилая матушка со строгим лицом.
- Рус?
- Да, рус.
- Не католик?
- Нет, не католик.
Потом она что-то быстро
сказала Петару и кивнула на мои четки. Черногорец сказал мне, что монахиня
хочет посмотреть на мои четки. Осмотрев четки – точнее сам крестик – она слегка
смягчилась. Оказывается, тут у них с деревянными четками ходят только католики;
с перламутровыми или инкрустированными – мусульмане, а православные – с плетенными.
Вышла игуменья. Петар
поклонился ей и попросил благословения. Игуменья подала руку для лобызания.
Нужно было и мне подойти, но я растерялся, поскольку не знал правил благочестия
в женских монастырях.
Выслушав
экс-семинариста, игуменья пригласила нас
в конак[8]
монастыря. Тут нам предложили традиционное угощение для гостей, состоящее
обычно из сладости, холодной воды, кофе и, иногда, рюмки ракийи[9].
В качестве сладости может быть либо мед, либо какое-нибудь варенье. К примеру в
этом монастыре нас угостили вареньем, приготовленным из смоковницы[10]
и лимона.
Хозяин желает, чтобы круг
общения, собравшийся вокруг стола, был таким же сладким, как и угощение. По
старому сербскому обычаю положено перекреститься, съесть одну ложку сладкого,
запить водой и опустить свою ложечку в свой же стакан. После этого передвигаешь
вазочку со сладостью следующему. По тому, сколько стаканов с ложечками
скапливается на подносе видно, сколько гостей «почастилось[11]»
и сколько теперь нужно подавать чашек кофе и рюмок ракийи. Перед тем, как
варить кофе, уточняют: кто будет пить горький, кто сладкий, а кто – «средний»
кофе.
После того, как мы
угостились, спустился дьякон, исполнявший послушание эдакого «министра внешних
сношений монастыря «Ваведенjа Богомаjки»».
Узнав, что я занимаюсь православной публицистикой в общем – и проблемой
информационных войн в частности, он сказал:
- Вам очень повезло. Как раз
в Белград приехал митрополит Амфилохий. Его высокопреосвященство занимается
именно связями с информационными центрами – как в нашей земле, так и по всему
белому свету. Вам нужно идти в Патриархат и там с ним встретиться.
Пока дьякон дозванивался в
«Лозовичку Чесму», Петар прошептал мне:
- Тебе помогает Сам Бог.
Счастье, что Амфилохий в городе. Такое бывает редко. Сегодня он в Белграде,
завтра – на Косово, послезавтра – в Австралии и так далее. Большая удача, что
мы его застали. Нужно немедленно бежать в Патриаршию резиденцию.
Тем временем дьякон без
особого труда дозвонился тем людям, которые, по идее, должны были меня встретить.
Он прикрыл трубку и спросил меня:
- Куда подъехать
машине, чтобы забрать тебя в их отель?
- Пусть лучше
перезвонят в «Метрополь». Я оставлю информацию, а сейчас мы с Петаром попробуем
решить свои вопросы в Патриаршей.
***
В Белградской Патриаршей резиденции нас
встретили темные узкие высокие коридоры, просторные кабинеты с настоящей
мебелью из кожи и дерева, и, что главное – доступность этих кабинетов. Пока мы
искали митрополита Амфилохия, Петар умудрился ворваться в кабинет, в котором
сидел за огромным столом сам патриарх. Потом нам таки подсказали, в каком
кабинете может находиться господин Амфилохий и мы стали ждать.
Ожидание не тяготило,
поскольку была какая-то необъяснимая уверенность в том, что все будет так, как
надо. «Надо же! Ровно сутки назад я еще торчал на приграничном вокзале и
отбивался от назойливого цыгана-скрипача, выклянчивавшего деньги пиликанием «Чардаша».
И вот, в первый же день пребывания в этой стране я уже там, куда и не надеялся
вообще попасть!»
Дверь того кабинета, в
котором предположительно находился митрополит Амфилохий, была заперта, и наш
робкий стук оставался безответным. Петар решил, что владыка отдыхает, поэтому
мы просто сунули в щель под дверью письмо, которое я по совету дьякона из
монастыря «Ваведенья» заранее заготовил еще в гостинице.
В письме я попытался
сформулировать цель моего приезда и мотивы, движущие мной. Естественно, что
ничего внятного я тогда не написал, поскольку руководствовался эмоциями в духе
«не могу иначе». Писать этого я не стал, зато попытался конкретизировать свою
роль в том, что можно было бы назвать «информационной войной».
Во-первых, я указал на то,
что являюсь помощником редактора приходской газеты «Наша Вера». Тираж
ничтожный, но распространяется среди нашей церковной интеллигенции – поэтому и
проблемы освещаются специфические. За последний номер нас даже вызывали «на
ковер» к нашему архиерею. Вряд ли это была инициатива владыки Питирима. Он –
человек молитвенного склада. Совсем иное дело – «серый кардинал», находящийся в
епархии. В том номере газеты было несколько материалов, которые трактовались
как «разжигающие межнациональную и межрелигиозную рознь в суверенной Украине».
Один из материалов был посвящен неприснопамятному митрополиту-униату Шептицькому.
Была опубликована его записка более чем восьмидесятилетней давности. В записке
были изложены рекомендации, принятые на вооружение нынешней администрацией земель
под названием «Украина».
Другой материал был посвящен
Сербии. Думаю, что его вряд ли даже внимательно прочитали. Но возмущение
вызвала иллюстрация, анонсирующая этот материал. На первой полосе газеты,
издаваемой прихожанами Украинской Православной Церкви Московского Патриархата,
был изображен шеврон Войска Югославии – белый двуглавый орел на фоне венка из
лавровых и дубовых листьев, а также скрещенных мечей, увитых трехцветной
лентой.
- Это что за
великодержавно-шовинистическая пропаганда? – Строго вопрошал «серый кардинал».
Это был потомственный церковнослужитель, по происхождению из западных
украинцев.
- Так ведь двуглавый орел –
это же вселенский символ Православия. Символ симфонии властей – духовной и
светской. – Я был просто ошарашен, - это же общеправославный символ!
Потом что-то дернуло меня и
я решил съязвить:
- Если хотите, мы в
следующем номере напечатаем «незалежний» трезубец. Или даже Нептуна с ним в
руках! Как-никак, Николаев – город корабелов.
Перегнул, конечно же палку я
с этим трезубцем, но газета разлетелась мгновенно. Даже некоторые статьи
переснимали на ксероксе. Говорю это не то, чтобы без гордости – но с горечью!
Потому как то, что люди переснимают на ксероксе дайджесты, составленные из
центральных изданий, говорит только о том, что до украинских прихожан
православные издания Московской Патриархии просто не доходят. Вот и говорят
людям то, что положено говорить. Теми, кому положено говорить то, что признано
уместным к оглашению.
Я не против информационного
контроля. Только ведь вакуум, господствующий в украинской части нашей Церкви,
заполняется вовсе не благочестивыми мыслями о том, что «наше де дело молиться,
а там – как Господь управит». Думают люди другое и выводы делают совсем иные:
«раз утаивают, значит уже «снюхались» с демократами! Молчанием предается Бог!»
Помимо местной
полуподпольной газеты-листовки я пытался сотрудничать с киевской газетой
«Кириллица». Один из членов редколлегии даже собирался устроить в Киеве на
центральной площади – Майданi Незалежностi[12] – стенд с фотодокументами
Голгофы Косова.
Следующий информационный
центр, который я указал, был рангом уже значительно выше. Речь шла о «Русской
Линии Интернет». Я не имел представительства от этого пресс-центра, но был
убежден, что материалы, которые я в принципе мог бы переслать, непременно
заинтересуют людей, занимающихся сайтом. Тем более что газета «Русь
Православная» в Сербских церковных кругах была известна.
Но если с питерцами я только
лишь намеревался делиться информацией, то в другом электронном издании –
«Интернет-форуме диакона о.Андрея Кураева» я уже принимал непосредственное
участие. Участие было, мягко говоря, более, чем символическое однако можно с
чистой совестью вписать в «свой актив» и факт участия в этом форуме.
Главное – я работал в НИИ на
теме, которая была связана с ролью сект в разрушении социальной ткани общества.
Перетряхнув полученный текст на предмет нагромождений и лукавства, я переписал
его на чистый лист с эмблемой «Метрополя» и запечатал письмо в фирменный же
конверт.
Теперь письмо лежало в кабинете,
занимаемом митрополитом Амфилохием, поэтому можно было слегка расслабиться.
Юный черногорец стал вновь намекать, что не мешало бы подкрепиться. Я втолковал
ему как мог, что мы приехали сюда не есть, а…
- Петре, немедленно идем
искать хорошее вино!
Самым лучшим вином было
названо, разумеется, черногорское.
Оказалось, что дело вовсе не
в местечковом национализме Петара – «Вранац» оказался превосходным вином,
правда – «со смещенным центром тяжести». Остатки провианта, собранного в дорогу
моей заботливой бабушкой Евгенией Прохоровной, были отданы на потребу растущего
организма будущего защитника югославянского отечества, так что я, на радостях,
выпил около литра вина без закуски.
Когда я пробудился, было уже
темно. В кресле сидел отчисленный семинарист и глядел телевизор. По «ящику»
показывали передачу, посвященную масонам.
«Вот это да! У них тут такое
показывают, что нам и не снилось. Точнее – снилось. И даже шепталось. Но чтобы
в открытую…»
Потом я сообразил: который
нынче час и испугался, что с минуты на минуту в номер ворвется коридорный или
кто-то там еще и Петара выпроводят прочь. Кто его знает, какие тут у них
порядки? Следующая мысль была еще более жуткой: «А что они подумают?! В
одноместном номере вместе с молодым парнем… Вдруг они нас примут за этих? Ладно бы в другой ситуации – пусть
себе думают что им заблагорассудится, но сейчас? Я то был уже не просто частной
персоной, – я был олицетворением того народа, на который были обращены взоры
сербов».
Когда еще только все
начиналось, мы бесконечно спорили: как теперь быть? Стоит ли дергаться? Что
могут добавить в той ситуации лишние руки – когда нужда была в серьезных
комплексах С-300? И даже больше того, раздавались мнения, что и листовки
антиамериканские клеить не стоит: в лучшем случае просто возбудим активность
части народа – а потом эту самую разбуженную активность какой-нибудь умелый
пастух направит в просчитанное русло. Благо – есть повод: на носу президентские
выборы. А в худшем случае эту энергию канализировали бы таким образом, что все
бы выглядело как хулиганские выходки. Тем более что на Украине, в отличие от
Москвы, эти самые выходки были бы еще и удручающе вялыми. Так или иначе, но
закончится все это тем, что пастухи (можно назвать их конструкторами реальности) просто «спустят пар», а зачинщиков
«возьмут на карандаш».
В епархиях, соседних с
нашей: Херсонской и Одесской, по крайней мере служились какие-то молебны в
помощь страждущего народа Сербского, а у нас в Николаеве… Благословили молиться
келейно.
Пытались вынести проблему за
ограду Церкви, – ничего не вышло. В местном рок-клубе выступала
самодеятельность, для которой практически все равно по какому поводу пить. Но
там обнаруживались хоть зачатки искренности. Другое дело те, кто мнит себя
«бомондом». Этим на бомбардировку было просто наплевать. Тем более, что
украинская националистическая пропаганда вела антисербскую линию.
Просербски были настроены
люди, идентифицирующие себя русскими. Просербски были настроены часть
украинских праворадикалов из УНА-УНСО[13],
причем их позиция была обусловлена антисемитизмом, спроецированным на США.
Просербски были настроены левые социалисты, которым просто необходимо было
иметь стимулятор, подхлестывающий вполне определенные состояния, – и таким
стимулятором по идее могла бы быть антиамериканская истерия, в том случае, если
бы в обществе сформировался благоприятный для этого феномена социальный климат.
Кроме того, просербски были настроены
школьники, увлекающиеся теоретической геополитикой, а также часть верующих.
В этой ситуации самым
страшным было то, что терялась молитва.
В особенности после того,
как по телевидению сообщили о том, что в Белграде проходит концерт поп-звезд.
Мне было бесконечно стыдно
за свой народ – за то, что символом русского народа для сербов могут стать эти
вот клоуны Бари Алибасова. Я не против клоунов как таковых – ибо и сам люблю
«повалять дурака». Но клоунада во время Великого Поста? Чем же тогда Россия
отличается от NATO? Если по сути своей эти явления в равной степени
лишают человека Богообщения?
Бомбардировщики, по крайней
мере, могут подтолкнуть человека к молитве, напомнив о том, что тлен – он и
есть тлен. Что пребывание наше в этом мире невечно. Зато группа НА-НА
символизировала классический Пир во время чумы. А еще этот коллектив
символизировал «Гуманитарную помощь из России».
Вот как раз в том числе и
для того, чтобы такое мнение искоренить, я и отправился сюда. Но теперь, вместо
того, чтобы быть воплощением того светлого, что есть в моем народе, я стану
символизировать совсем другое. Вот тебе и информационная война».
***
Утром служитель отеля вручил
мне письмо в конверте с эмблемой фирмы Mercury и сообщил, что
господа из «Лозовичкой Чесмы» подъедут к 11.00. В конверте я нашел визитку
Синиши и бланк счета, который я должен был бы предоставить в качестве вещ-дока
людям, которые меня «проворонили».
Мы спустили вещи в холл и
стали ожидать социал-демократов. Петар предложил зайти в бар и скоротать время
там. Я постарался втолковать ему, что в отеле, где день проживания в номере
средней паршивости стоит столько же, сколько я зарабатываю в месяц,
какая-нибудь чашка кофе равнозначна полноценному обеду. Разумеется, равнозначна
именно по сокрушающей для содержимого кошелька силе. Черногорский юноша
возразил, что можно ничего не заказывать, а просто посидеть и попить кока-колы…
Откровенно говоря, это его
пристрастие ко красно-коричневой газировке прямо-таки обезоруживало меня. И
дело даже не в том, что питие сие стоило дороже натурального продукта, ибо
платил-то человек не за газировку, а за сопричастность тому мифу, что был растворен
в этих пузырьках. Красно-коричневая эссенция делала человека сопричастным тому
сообществу, которое и ассоциировалось с кока-колой.
Вот это-то и было для меня
загадкой. Ладно бы какой-то человек, не доигравший в детстве в какие то игры,
или же банально выпрыгнувший «из грязи – в князи» пытался бы избавиться от
ощущения инаковости, которое может так пугать. Внушите людям, что ходить нужно
в клетчатых штанах – вот и станет обладатель полосатых штанов ощущать свою
ущербность. Если, конечно же, этот человек настроен прислушиваться к
рекомендациям диктаторов общественного вкуса. Тогда-то и станет человека эта
самая отличность устрашать и напоминать об одиночестве, свербящем во глубине
души.
Испил газировки – и
полегчало. Испил газировки и пригрезилось, будто стал сопричастен другой жизни.
Стать сопричастным – значит причаститься. Исходя из этого, мне было совершенно
непонятно, как же может представитель народа, так страшно пострадавшего от
конструкторов Нового Мирового Порядка, отождествлять себя с тем, что является
атрибутом этого порядка. Coca-cola, McDonalds & W.Disney – как раз и являются
классическими атрибутами Глобальной Империи. Неужели жители Югославии уже
просто физиологически «подсажены» на наркотик «западного способа восприятия
реальности»? Неужели даже бомбардировки ничему не научили?
- Знаешь, что, Петре, -
прошло уже полчаса сверх того времени, что было назначено социал-демократами, -
пойдем-ка лучше к митрополиту! Никуда эти демократы не денутся.
Я решил, что раз уж «Чесма»
существует в природе, то, в случае чего, я ее найду. Когда отель «Метрополь»
остался далеко позади (мы даже свернули с бульвара Революции, на котором
располагалось это здание), я почувствовал облегчение. Побег удался. Стоило ли удирать из либерального болота того
НИИ-Центра, в духоте которого я чуть было окончательно не сгубил мир в своей
душе, чтобы теперь окунаться в ту же самую демократию?
На сей раз нам
посчастливилось встретиться с митрополитом почти что сразу. Он выслушал Петара,
выслушал меня и сказал, что он через пару часов уезжает в Косово. Взять меня с
собою он не может, поскольку мест свободных в джипе нет. Тем не менее владыка
Амфилохий приглашает меня в свою резиденцию – Цетиньский монастырь. Потом он
дал мне 200 динаров на автобусный билет и благословил на дорогу.
200 динаров по тогдашнему
«чернорыночному» курсу – это почти 10 долларов США. Именно такую сумму я,
скрепя сердце, дал пару часов назад Петару. Он признался мне, что мог бы
попросить денег у митрополита, но ему – как черногорцу стыдно перед митрополитом-черногорцем
за то, что у него – Петара такая странная родня. Мать – паломница, а родня,
напротив, попирает все семейные устои сербского народа.
Мне было стыдно за тот
мимолетный приступ скупости, когда я раздумывал над дилеммой – как поступить:
дать ли ему денег на билет лишь или же дать «десятку», которую он просил. Слава
Богу, что мне удалось увидеть в себе еще и этот грех скупости.
Даже хуже. Речь шла уже о маловерии: уповал я не на Господа, но на
дензнаки, соседствующие в самодельном «ксивнике» с паспортом и иконкой св. ап.
Павла. «Ксивник» - это тряпичная сумочка, сшитая по размеру паспорта, которая
носится на груди.
Это надо же – бросил работу, приносившую эти самые дензнаки, чтобы с
Божьей помощью до Правды доискаться, а теперь в этой топи смертельной собираюсь
опереться не на Господа, но на резаную бумагу с портретами масонов.
***
