Евгений Проворный. Рассказы.

Евгений Проворный
Рассказы

[ i ] [ 1 ] [ 2 ] [ 3.1 ] [ 3.2 ] [ 3.3 ] [ 3.4 ]

ЗАПИСОЧКИ (4).

***
Я видел на флагштоке флаг. Мятый, скрутившийся на ветру, он безумным отрезом материи болтался в воздухе, вовсю стараясь показать несхожесть этого флагштока с виселицей.

***
В моей комнате распустился цветок. Красный и красивый. Рядом с ним лежат книги: Борхес и, по-моему, Битов. Ни того, ни другого не читаю. На цветок сегодня посмотрел лишь один раз. Тоска.

***
Ничто так не повышает настроение, как поездка в то место, где тебе выдадут заработанные деньги. Вываливаясь из самого себя, я спешу туда, между делом радуясь жизни. Повеселевшая моя обеспеченность, прихрамывая, спешит вместе со мной — мы потираем от удовольствия руки в предвкушении ощутить неощутимое. Как патроны бойцу, мне выдают новенькие купюры — на, стреляй!

***

Читаю роман ”Мастер и Маргарита”. Сбегая по строчкам к низу каждой новой страницы, почему-то представляю себе Булгакова, писавшего всё это. То вижу его, работающим за столом, тихо вычёркивающим ненужные места – писатель мёрзнет в босые ноги, но отрываться от романа не хочется, и шерстяные носки лежат, бездельничая, в углу под стулом. Или автор украдкой изображает безумные гримасы, показывая собственных героев, их настроения и действия. Иной раз представляю, как Булгаков нервничает, бреясь не совсем острой бритвой, колеблятся: приступать ли сейчас к писанию или подождать, пока мысли его систематизируются, и пройтись побритым, свежим с женой и пасынком по близлежащим улицам. Или же творец, устав бороться со сном, быстренько завершает очередную главу, лишая Понтия Полита нескольких фраз… Написав последнее слово, я осёкся. Ручка топором палача занеслась над почти законченным отрывком: так откровенно о себе я ещё не писал.

***

Я брился. Только взошедшие ростки щетины враз подрезались бритвой. Представив себя опытным косарем на поле, я весело собирал мизерный урожай. У-ух! Размахнись, рука, разойдись, плечо!.. Степной ветер мягко расчёсывал густую ниву, бескрайнее поле освещалось заходящим солнцем… Вжик- вж-жик! – тихо урчала у подбородка старенькая электрокоса.

***
Сегодня зашел в тир. В тирах я не стрелял уже лет десять, а тут абсолютное мужское желание поразить цель потребовало немедленного выхода. Выход получился узковат: семь не вполне удачных выстрелов. Конечно, я подбирал цели покрупнее; лихо вскидывал винтовку к плечу, прицеливался, высоко поднимая подбородок и небрежно глядя на мишень, делал всё быстро и резко, наверное, пытаясь произвести впечатление на скучающую пожилую кассиршу. Я стрелял по свечам, по банкам, по жестяным белочкам, зайчикам, но видел перед собой лишь собственную невзрачную фигуру… Выстрел!! Уже пятая подряд пуля реактивной пчелой пронеслась где-то рядом с головой. Еще! Металлическое насекомое в этот раз больно скользнуло по моей шее, только содрав кожу. Теперь твердой рукой я установил прицел чуть ниже левого плеча, потом ещё на несколько сантиметров сместил его к центру мишени. Я даже чувствовал, что там, куда был направлен чёрный кружок прицела, что-то периодически бьётся, отсчитывая последние секунды: три, два, один… Закрыв глаза, я медленно нажал на спусковой крючок.

***
Сегодняшний день прошел весело и организованно. Я почти ничего не сделал, много ел и валялся на диване, мечтая о должности главного писателя.

***

Сегодня я видел, как дрались две женщины. Наблюдал подобное второй раз в жизни. Тоскливо и страшно одновременно. Одна из них – приличная, молодая, со спокойным незлым лицом – сначала во время драки только отбивалась от ударов соперницы, а потом и сама, размахнувшись, ударила её сумкой. Из сумки выпал хлеб… Потасовка прекратилась сама собой – также быстро, как и началась.

***
…Я пришел тогда в гости по вполне невинному поводу: принес недавно взятую у нее аудиокассету.
Оброненная ею вчера фраза о том, что дома не будет родителей, парализующим ядом действовала на мой шестнадцатилетний организм и на явно несовершеннолетний мозг. Поднимаясь по ступенькам к её квартире, я радовался, что до 9-ого этажа ещё так далеко, и что тот страшный момент наступит не раньше, чем я взберусь на последний этаж. Совершенно не уставая и не сбавляя скорости подъёма, я вспоминал все советы, рассказы и легенды своих товарищей об этом – все смешалось в кучу, из которой нельзя было вытянуть что-либо полезное и нужное для меня сейчас.
Я стоял у двери, мой палец жал на кнопку звонка, а мне вдруг захотелось исчезнуть, провалиться на этом месте… Насквозь пробив несколько этажей, очутиться в какой-нибудь квартире. Пусть в ней будут уголовники – злые, потому что я прервал их серьезный разговор.
- Жора, кто это? – спросит один из них, накалывая котлету на грязное лезвие «финки».
- Не знаю… Малой, а это не ты у меня кассету брал послушать?
- Я, - отвечу виновато.
- Так где она? Принес кассету?
- … принес кассету? – она стояла в дверях и добродушно улыбалась.
- Принес, - ответил я и обречено переступил через порог.
Пока я разувался, мелькнула спасительная мысль: а вдруг родители все-тики дома?
- Проходи, не стесняйся. Я сама дома.
Еще раз пожалев, что я не провалился в квартиру к уголовникам, с которыми, кстати, можно было договориться, я нетвердыми шагами вошел в комнату.
-Садись, - хлопая по дивану ладошкой, она указала место, куда я мог сесть

***

А ведь я действительно, на удивление, непорочен! Ловкая моя праведность и редкая христосоподобность умело завершают образ порядочного и серьезного мальчика… Устав восхищаться самим собой, я отдаю инициативу в руки других.

***

Девушка-кондуктор. Некрасивая и неопрятная; многолетние прыщи и глобусообразная фигура… Кому она нужна? Кто её полюбит? Я. Смелый красавец и потенциальный супруг, первая буква в алфавите и блестящие носки дорогих башмаков… Многолюдным парадом пройдусь по доверившейся мне молодой жизни, оставляя брошенные флажки, лопнувшие шарики и испачканные банты.

***

Клубника. Она отдыхает, пятнами крови запачкав картонный ящик. Я не смею руками прикасаться к набухшей и чавкающей ягоде; легонько обхватив её губами, я медленно, со знанием дела, слизываю выступивший на кожице плода кисловатый сок. Нагретая жаждущим мужским ртом, она все-таки позволяет укусить себя и щедро обливает мои губы соком, соединяя собственную смерть с маленьким фруктовым оргазмом…

***

Каждая женщина – это новый период творчества.

***

Нет – творчески я не исчерпался.
Мой талант заледенел, чтобы весной растаять и затопить ваше сознание всепроникающей теплотой новых идей. Он впал в зимнюю спячку, чтобы в марте, развалив берлогу человеческих комплексов, встать в полный рост, сладко потянуться и оглушительно зареветь на весь мир. Нет – я не исчерпался. Это всего лишь боязнь литературного климакса, творческой импотенции. Мои иногдашние писательские паузы – плод истощающей напряженной работы, если хотите, многочасового литературного сношения, после которого нить мыслей виснет и безнадежно болтается в воздухе, а с пера стекают последние капли законченного произведения…

***

Книга Пруста лежит возле меня. Я лежу возле книги Пруста.

***

Завожу будильник на половину восьмого утра. Потом передумываю и щажу себя завтрашнего на пятнадцать минут… Время сладким желе застыло вокруг меня, и я не в силах пошевелиться, не в силах даже дышать, я могу только думать. Мои желейные мысли барахтаются в таких же желейных мозгах, и сейчас я понимаю, что настоящая мысль может родиться, только если ей предшествует действие. Если ты хочешь выдать красиво составленное предложение, сделай то, о чем хочешь сказать, если хочешь описать случай – переживи его, если хочешь написать книгу – проживи жизнь, если хочешь описать смерть – умри.

***

Как все хорошо начиналось…
Наше первое свидание. Гуляем. Я подарил ей розу. Говорит в основном она. Я больше молчу. Но если говорю, то смакую каждое слово, вижу, как внимательно меня слушают.
У нее какие-то красные пятна на лбу и переносице. Бр-р-р!.. Да и пальтишко явно не по размеру.
На фоне моей спутницы выгляжу очень даже респектабельным (слово-то какое) молодым человеком. От этого ощущения я возношусь высоко-высоко и ее уже не замечаю, только где-то снизу доносится голос:
- Можно к нам зайти. Папа сейчас на дежурстве. Мама пирог приготовила. Зайдешь?..
О Господи! Что ж она ко мне прилипла?! Но возможность покрасоваться еще и перед мамой все-таки располагает меня к визиту.
Теперь они щебечут наперебой: мамаша и дочка.
- Ой, Женя, ты такой спокойный. Как ты ее мог сегодня терпеть? – интересуется мать.
- Видишь, мама, он – спокойный, я –наоборот! Мы подходим друг другу!
Удивляет их быстрота. Мама сразу же:
- Женя, а какой у вас дом? Сколько комнат? Все удобства?
Дочь не отстает:
- Какая у тебя зарплата? Платят регулярно?
Потом я с ней танцую в зале. Мое кислое лицо вызывает у девушки тревогу:
- Женя… У меня такое впечатление, что тебе ничего не нравится: ни мама, ни наша квартира, ни я…
- Нет, что ты. Все замечательно.
- Ну, ты хоть как-то позвони мне…
- Да… Как-то позвоню… - выдавливаю из себя.
Прошло десять месяцев.
Стою перед ней с дурацким видом:
- Ты только не подумай… Я не хочу показаться каким-то собственником или ревнивцем. Но то, что ты закрылась с этим парнем так надолго в комнате… Понимаешь… Нет, если он тебе понравился…
- Да не понравился он мне! Просто он хороший парень!
«Хороший парень!» – словно эхо, отдается в моем мозгу… А как все хорошо начиналось…

***

«Привет!» – я машу им рукой. «Привет!» - спотыкаясь, они бегут мне на встречу. После первых неловких фраз, сходу открываю им свой секрет. Двумя парами девичьих глаз они заворожено смотрят на него. Секрет, смущаясь, краснеет и, соблюдая приличия, встает. Дамы польщены такой гипервежливостью секрета и, конфузясь, приветствует его мягкими рукопожатиями, а потом и несмелыми поцелуями. Окончательно растерявшейся секрет весь напрягается и смущенным молодцем алеет рядом со мной…

***

Самый большой дурак тот, кто рассчитывает на послежизненную славу. Я рассчитываю. Проснуться однажды мертвым и знаменитым – странное желание недоучки, надтреснутое удовольствие онаниста… Исколов все пальцы тупой иглой, штопаю свою сильно декольтированную прозу, уповая на подслеповатого зрителя и недалекого критика.