Евгений Проворный. Рассказы.

Евгений Проворный
Рассказы

[ i ] [ 1 ] [ 2 ] [ 3.1 ] [ 3.2 ] [ 3.3 ] [ 3.4 ]

ЗАПИСОЧКИ (1).

***
Мои зимние ботинки прошиты белой ниткой. Белой ниткой на черной подошве. Признак неэстетичности? Нет. Признак бедности. Я беден. То ли потому, что родители мои небогатые люди, то ли потому, что я ленив и глуп — но я беден. И еще! Мне ни разу не снилось, будто я богат. Ни разу. Приходится сон и явь компенсировать своими фантазиями. О! Их у меня предостаточно. И чем больше безденежье, тем безудержней моя фантазия:
“У шикарного магазина бесшумно останавливается новый “Мерседес” (только это уже обращает на себя внимание). Лето. Сначала из машины выходит огромный парень (желательно, чемпион мира по боксу), потом выхожу я — маленький, щупленький — но окружающие сразу понимают, кто здесь босс. Все понятно по моему поведению:
Я нетороплив, спокоен, уверен в. себе, скромен; здоровенный парень закрывает за мной дверь, ставит на сигнализацию машину, всячески заискивает. Захожу в магазин. За прилавком, непременно, та злая девка, которая когда-то сказала, начисто отшив меня: “Мне нужен богатый, красивый, умный и опытный…” Тут у нее сразу отвисает челюсть. Парнишку, который с ней только что любезничал, она уже не замечает. Делаю вид, что не узнал ее, глазею на витрину. Наконец поднимаю глаза, она давно искала мой взгляд: заискивающе здоровается. Отвечаю еле заметным кивком.
— Дай два коньяка, — говорю тихим голосом, показывая на самый дорогой напиток.
Мы стоим у кассового аппарата. Медленно извлекаю из кармана толстую пачку денег, сложенную вдвое. У нее на глазах с брезгливостью начинаю перебирать бумажки, якобы выискивая мелкую купюру. Она пожирает взглядом это богатство, где только “сотки”.
— Нет мелочи, — говорю.
— Ничего, у меня будет сдача, — мурлычет девушка, польщенная тем, что я вновь заговорил с ней. Она, кажется, аж выпрыгивает из своей юбки, стараясь угодить мне…”
Вот такая фантазия… А! Нет, еще не все:
“… беру коньяк небрежным движением; в этот момент в помещение заглядывает мой чемпион-здоровяк и говорит:
— Евгений Владиславович, мэр на связи, — и протягивает мне “мобильник”.
— Ох, и надоел он уже мне, — говорю вполголоса, но с расчетом, чтобы услышали окружающие.
Неторопливо выхожу…”
Вот теперь — все.
Такими мечтами я снабжаю себя раза 2 в день. Как лекарство. Ничего так, лекарство, помогает. А, вообще, правильно говорят: “Дурень думкою багатіє”. То есть я. Поэтому будем брать курс на обеспеченность. Родители здесь ни при чем. Голова, руки у меня есть. Вперед! Мужчина должен быть богатым! Пардон, обеспеченным. Хотя бы только потому, что ему уже будет чем привлечь понравившуюся женщину.
А ботинки мне пора новые покупать. Подороже.

***
Только ни слова о любви… Ни слова. Да, да! Я опять решил продолжить свой дневник. А между первой записью и этой — перерыв месяц. Вот так долго. А долго ли? Для меня, наверное, оптимальный вариант. А все почему? Лень. Но, как и в первый раз, не знаю о чем писать. Кроме этого, как и тогда так и сейчас — желание стать знаменитым писателем. Порой эта мечта кажется столь реальной и близкой, что хочется бросить работу и плюнуть на свое материальное положение, действительно, а зачем мне деньги? Ведь через каких-то пару лет я буду знаменитым!.. Но такие припадки самоуверенности бывают у меня, слава Богу, нечасто.
Черт побери, как я боюсь, что кто-то из близких или друзей узнает о моем безумном желании славы! Кстати, уже пошел третий месяц, как я не написал ни одного нормального рассказика. Творческий запор. Так можно отчаяться навсегда. Но не об этом речь. Сегодня впервые (вру!) в своей жизни привел девушку к себе домой. Вовсю пытался показаться перед родителями беспечным и разудалым, но от этого, видимо, мое волнение было еще заметней. Родители волновались не меньше. Итог: весь. вечер мы с ней просидели — и куда. вдруг делись мои остроумие и веселость?! Пару слов о девушке. Хо-хо, пару слов! Сам же целыми днями о ней только и думаю, а тут-пару слов! Нечестно, Женечка! И вправду, а что могу о ней сказать? Хм… Как до дела дошло, так… не знаю. Но, по-моему, у нас все хорошо (???) Если не считать, что моя сексуальная озабоченность зашкаливает за пределы допустимых норм. Девятый месяц мне не позволяют совершить то, чего мне хочется с первого дня знакомства. За это время мог родиться ребенок!.. Мы б его назвали… Да неважно, как назвали бы… Я даже представляю, как наши мамы наперебой предлагают посмотреть за внуком… Ого! Я так уверен, что будет мальчик? Ничего себе! Так вот: мамы не нарадуются на внука, жена моя не нарадуется на меня — удачливого мужа. Неплохо… Уже при встрече с друзьями, на предложение пойти попить пивка, вежливо отвечаю отказом: дом, ребенок, жена. И говорю это не из-за того, что дома, действительно, дел много, а потому, что хочется уже остепениться и казаться взрослее., чтобы товарищи велел сказали: “Да, человек семейный”. М-м-м… Сладко мечтается. Сладко.
Надо признаться, любимая девушка стала, как наркотик — я “подсел” на. Любовь. Чтобы “спрыгнуть”, как известно, надо иметь силу воли и желание. Но здесь…
Я уверен, что люблю. А когда начинаю говорить ей об этом вслух, чувствую — вру. Почему?
Ни слова о любви…
Правильно. Слова только мешают. Чувствуй себе на здоровье, но без. слов. Хотя так тоже нельзя. Без слов… Вот это да! Слова, которые столько раз выручали, тут мне мешают! Парадокс…
Я, как всегда, толком еще во всем не разобрался, но одно понял: тут хоть по десять раз на день в любви признавайся — любить от этого больше не станешь, да и тебя тоже… Просто люби, как есть, и…
Ни слова о любви… Ни слова.

***
Посетил только что районную поликлинику. Делал прививки от дифтерии.
… Когда зашел в кабинет, увидел двух женщин в белых халатах. Одна сидела за столом, лет сорока; вторая — на стуле у окна, на. вид чуть старше первой.
— Шприц взяли?
— Да, — отвечаю.
— Раздевайтесь.
Не раздеваюсь. Стою. Прикидываюсь дурачком, будто не знаю, что снимать. На самом же деле жду, пока молодая медсестричка, только что впорхнувшая в кабинет набрать водички, уйдет. Девушка же, украдкой поглядывая на меня, делает напор в кране, как можно меньше.
— Сколько вам лет? — спрашивает те, что сидит за столом.
— 22.
Медсестричка вновь глянула на меня, как бы оценивая.
— Кем работаете?
— Учителем.
Вновь посмотрела, еще более заинтересованно.
Чашка уже наполнилась. Девчонка с явным сожалением выходит.
Врач делает последние записи, поднимает голову:
— Ну что же вы, раздевайтесь.
Снимаю куртку и шарф, подхожу к окну. Женщина, которая постарше, продолжает равнодушно смотреть в окно. Вторая, стоя рядом над столиком со шприцами, говорит:
— Прививка в ягодицу.
Странно. Почему я совсем не стесняюсь этих женщин?
Не разобравшись, снимаю джинсы и трусы аж до колен. Хотя достаточно было немного приспустить сзади все вышеупомянутое. Причем становлюсь передом ко входу. Вот если бы у медсестрички снова вода закончилась!..
— Ой! — вскрикиваю.
— Да это я ваткой только… — говорит врач и совсем не больно делает мне укол.
— Испугался уже… — Улыбается она, прикладывая ватку мне на ягодицу. — Какие вы, мужики, все пугливые.
Натягиваю трусы и джинсы, иду к столу, чтобы забрать карточку.
— Женщины, обычно, сдержаннее, — продолжает врач. — А мужчины — только ваткой дотронешься — уже боятся.
Виновато улыбаюсь, как бы поддерживая сказанное.
Вторая женщина, все это время молчавшая, так же не отрывая взгляда от окна, говорит:
— Только убивать и резать они не боятся…

***
Я люблю свою двухдневную небритость, случайные пьянки со случайными людьми, прочитанную за. вечер книгу, свою стильную рубашку.. Люблю казаться взрослее, чем я есть; люблю находиться в обществе авторитетных людей, при этом делая вид, что сам такой же. Люблю, когда карман распирает толстая пачка купюр; когда водки в бутылке остается мало и. хочется петь, рассказывать собутыльнику о самом сокровенном. Люблю, когда меня хвалят доступные. женщины, когда друзья заходят за мной, и я понимаю, что кому-то нужен.
… Не люблю только, когда близкая мне девушка говорит:
“Слушай, давай сейчас не будем целоваться, потому что я уже губы накрасила. Хорошо?”

***
Мои записи стали напоминать записи Генри Миллера. Все не могу отделаться от этого… не могу подобрать определения этому писателю, в голове крутятся одни штампы: “кудесник слова”, “мастер”. Нет, он плут. От начала и до конца. Он врет. Смело, не озираясь по сторонам. От этого кажется недосягаемым и таким манящим. Ха! Я тоже хочу врать, опутывать чьи-то мозги собственным словесным несовершенством. Как здорово, что мой слог несовершенен и небезукоризнен, Людям нравятся чьи-то недостатки и пороки, они хотят разглядывать и изучать их, забывая о собственных. Больше фальши, грязи, грубости и лжи! Да, лжи: глобальной, наглой и фанатичной. Лгали и Толстой, и Достоевский, и Чехов. Чем мы хуже? Давайте врать. Взахлеб и навзрыд, во все гордо и до истерики — но врать самоотверженно и по честному. Врите, прошу вас! А я останусь тем единственным человеком на планете, который переделает себя и станет говорить одну лишь правду. Если я украду у матери рубль, то честно признаюсь в этом; если от меня забеременеет толстая уродина, — я не стану отрицать этого.. Я, я, я… А что я? Кто я? Покажите мне меня! Где я? Вот тот парнишка, переводящий через дорогу старушку, — это я? Смельчак, защищающий девушку от уличной шпаны, — это я? Нет. Я тот, кто пишет эти строки, воображая себя великим философом. Я тот, кто боится признаться самому себе в собственной неполноценности Я тот, для кого собственный покой дороже всего. Я тот, для кого чувства других — ничто. Я тот, кому лень является лучшей подругой. Наконец, я — это все. Я — это ты.

***
Сегодня в трамвае встретил бывшего одноклассника. “Как дела? Чем занимаешься?” Обычный набор вопросов и ответов.
— А у меня мать умерла. 31 декабря. Я в наряде был, когда позвонили…
Я теряюсь в такие моменты и не знаю, что говорить. А, действительно, что? Мол, соболезную, крепись и т.д.? Как всегда, ищу какие-то слова, чтобы утешить человека, показать, что тоже переживаю. “Эх, Серега, Серега! Страшно мне становится, когда вот так”, — думаю я и говорю вслух:
— Не знаю, Серый, что тебе сказать…
— А что говорить, — Серега задумчиво смотрит в окно.
Уж какой бы черствый человек я ни был, а тут вздрогнуло сердечко. Он ведь мой ровесник, и мать у него по возрасту такая же, как моя.
Молчим. Почему-то чувствую себя виноватым перед ним. Серега переводит разговор на другую тему. Говорим. Моя остановка. Не нахожу ничего лучшего, чем сказать затертое и неловкое: “Крепись”. Выхожу. Иду по тротуару. Сейчас трамвай, в котором он едет, поравняется со мной. Поворачиваюсь. Вижу, Серега смотрит на меня, не отрываясь. Машу ему рукой. Он мне.
Вот и все. Сейчас он приедет домой. А там уже никто не будет кричать ему из кухни: “Сережа, раздевайся, обед уже готов!” или “Сережа, ты чего опять без шарфа ушел?”
… Крепись, Серега.

***
Я люблю самого себя. Я возвожу эту любовь в ранг святых и непорочных чувств. От этого все мои неудачи. Мне бы впору ненавидеть, забыть собственную персону, а я вот никак не выкину себя из головы: уродливого парнишку, гоняющегося за красивыми женщинами, чтобы те обожали его. Где вы, женщины? Эй!! Вы красивы, а я — нет. Но будьте уверены, я смогу влюбить вас в себя. Вы еще будете бегать за мной, не спать ночами, ревновать, устраивать мне сцены… Я же буду наслаждаться полнотой вашего ко мне чувства. Кстати, любовь ко мне бывает всегда только высшего качества, лучшей пробы. Отборная любовь, любовь-образец.
Это большой труд произвести на свет такое светлое чувство. Я, словно бриллиант, оттачиваю любовь, сначала находя благосклонное отношение к моей личности, работаю над тем, чтобы это отношение переросло в интерес, а уже этот интерес начинаю переплетать с чувствами…
Прочитал все вышеописанное и понял, я — скотина. Хитрая, безжалостная скотина. Нежная и добрая скотина. Урод, воображающий черт-те что о своих позитивных моральных качествах. Слабак, утверждающий свое “я” жалкими победами над доверчивыми и сильными женщинами. Будьте так добры, полюбите меня! И вы узнаете, что такое обман, который, словно горячее масло, я залью вам за шиворот; узнаете, что такое подлость, которую, как дохлую мышь в дорогой шкатулке, я вам однажды преподнесу… Как много вам сразу станет ясно, только полюбите меня! Но мне не нужна любовь слабых, я хочу любви сильных. Соскучившихся по бессонным ночам, по жарким объятиям (штамп!!), по забытым в душе трусикам (нештамп!), по маме, ругающей за приход домой под самое утро…
Покажите мне эту сильную и красивую, и если она при виде меня скривится и сплюнет в сторону от отвращения, знайте — скоро она ради меня, бросит своего бывшего, запишется срочно на шейпинг и купит суперсексуальное белье…
Но бывают в таких делах издержки: у меня же сердце не каменное. Ведь невозможно не влюбляться. Как ни старайся. А разлюбить иногда так сложно…
Все. Не могу дальше писать. Пропади оно пропадом! И я, и женщины, и любовь эта… нет, любовь пусть живет. Жалко ее. И женщин жалко. А себя как жалко!

***
Когда мне было 17 лет, я познакомился с одной девушкой. Ирой звали. Симпа-тичная девчонка, даже красивая (не вру!). Через несколько дней после нашего знакомства, когда шли с ней из института, она говорит, как бы между прочим:
— У меня мама завтра уезжает на два дня.
Я знал, что она живет без отца.
— Мм… — это я так реагирую на сказанное. Прекрасно понимаю, для чего она это говорит, но не осмеливаюсь напрашиваться.
— Аленка ко мне придет ночевать, — продолжает Ира.
— Мм…
— А Танька услышала, что Алена у меня будет, и тоже напросилась. Вместе приедут.
— Мм… Весело у тебя будет…
— Приходи в гости, — быстро проговаривает Ира, не глядя на меня.
Тут нельзя уже переспрашивать: “Что-что?” или “Куда? В гости?” Такое девушка говорит один раз.
— А к которому часу подъезжать? — спрашиваю.
— Когда хочешь. Вечером лучше.
— Договорились.
На следующий день, вечером, я был у нее в гостях. Мои выпивка и веселые истории здорово подняли настроение девчонкам. Казалось бы: веселись! Но родителям я сказал, что приеду домой сегодня.
— Слушай, Ир, мне домой пора уже…— объясняю я, когда оказываемся одни.
— А-а…
— Вообще-то… я могу и заночевать, только надо съездить домой, предупредить родителей.
— А ты вернешься?
— Поехали вместе.
Она соглашается.
Мы оделись и стоим в прихожей. Смех ее подружек доносится из кухни.
— Аленка, я твою шапку одену, хорошо? — спрашивает Ира и надевает ее “норочку”.
— Ирка, не надо — снимут! — возражает хозяйка головного убора.
— Да я же с Женей иду!
Польщенный последней фразой моей девушки, выхожу с ней из квартиры. Аленка, закрывая за нами дверь, спрашивает:
— Вас хоть ждать?
— Ложитесь спать, — говорит Ира.
На последнем трамвае добираемся до центра. Оттуда пешком. На улице мороз! А я без шапки! Терплю.
Не дойдя пару кварталов до дома, я замечаю своего отца, одиноко стоящего на остановке. Ждет меня. Я-то хорош, сказал — приду в 11, а сейчас уже второй час ночи…
— А вот и мой папа… — объясняю я.
Приближаемся. Отец, завидев нас, идет навстречу.
— Сейчас бить будут? — спрашивает моя спутница.
— Да нет… — отвечаю неопределенно.
— Па, привет… Я вот… у Иры в гостях… Это… Я там заночую, а утром оттуда в институт…
Отец молчит. Я стою, мнусь. Ира прямо и просто смотрит то на меня, то на папу.
— Как же вы доберетесь? — спрашивает отец.
— Ну… Не знаю… Как-то… На проспект выйдем, может, чего “словим”…
— Подождите здесь, я за деньгами… — говорит он и уходит.
Через десять минут возвращается. Вместе с деньгами дает мне переданные матерью шарф и шапку…
Уже под утро оказываемся дома у Иры. Подруги спят. Мы уединяемся в другой комнате. Я лежу на диване. Она сидит и кресле. Целый час что-то рассказываю ей. Ира внимательно слушает. Потом говорю:
— Иди ко мне. Ложись рядом.
Она молча повинуется. Укладываясь рядом, говорит:
— Этот… менструн… альный цикл…
— Менструальный, — поправляю я.
— Ну, менструальный. Плохо себя чувствую…
— Я все понимаю…
Осторожно кладу руку ей на грудь. Ира не шевелится, смотрит в потолок. Перемещаю ладонь ниже. Оба замираем.
— Вот так хорошо, — говорит она, гладя рукой мою кисть, лежащую у нее на животе. — Мне даже легче стало.
… Прошагав через весь город, уставшие, но счастливые, переполненные пониманием того, что мы сейчас, как взрослые, — через минуту засыпаем крепким детским сном.

***
Вывожу буковки. Составляю слова, леплю друг к другу предложеньица, придумываю плохонькие сюжетики — надеюсь на славу и роскошную жизнь. А если серьезно, просто хочу жить, зарабатывать хрустящие пухнущие купюры, щедро растрачивая их на близких и друзей… Мечты идиота? О! Звание идиота еще надо заслужить! Пробираясь сквозь цепкие стереотипы, расталкивая умные идеи, презирая “общече-ловеческие ценности”, но так или иначе — звание идиота заслужить нелегко. Также нелегко, как и звание гения…
Я стал писать о высоких материях. Не пойму, чье это влияние? Мое полурабское, слегка оживленное мировой литературой, сознание пытается прыгнуть выше своей головы, отчаянно придумывая немыслимые обороты, создавая новые отполированные образы неновых людей… Недавно мне сказали, что нет никакой гарантии: стану я великим писателем или нет. Я не умею делать точных и красивых сравнений, у меня в рассказах отсутствуют метафоры, отсутствует стиль и, вообще, как писатель, я тоже отсутствую.
Ох, как я расстарался! Заегозил, забегал — славы захотелось. “Быть знаменитым некрасиво…” Некрасиво? Хо-хо! Антон Павлович, вы ли не хотели быть знаменитым? Уж вы ли, Федор Михайлович, не желали себе славы? Не у вас ли, милые мои классики, тряслись руки, когда вы открывали очередной литературный журнал, дабы увидеть там положительный отзыв о своем последнем опусе?!
Славы хочу!!!!! Хочу!!! Больше жизни хочу, хоть на минутку — хочу! Дайте относить это бремя, дайте его почувствовать!..

***
Эту женщину я люблю. Тихой сумасшедшей любовью, которую переносят из фильма в фильм, из книги в книгу… Эта любовь уже настолько замусолена, залапана и затерта, что внешне она ничем не выделяется среди других, и только ее одурманенный взгляд заставляет вздрогнуть и перекреститься.
Эту женщину я люблю. Мы кратны с ней, мы делимся друг на друга без остат-ка… Она — моя заново не прожитая жизнь, мой неотданный долг, мое нерешенное уравнение. Я плачу от радости, я тихо скулю и весело виляю хвостом, отзываясь на ее: “Привет!” Меня, как пулей, навылет пробивает ее четкое: “Пока!” Я сравниваю себя с ней. Я трясусь от возбуждения и ликую, обнаруживая ее превосходство во всем. Она смеется надо мной: громко и насквозь. Ведь я собака, клоун, Квазимодо, дрянь, оторванный ломоть, зараза и дешевка…
Я самая большая ее любовь.

***
Я готов застрелить этого Жорика за то, что он ни разу в своем разговоре не упомянул Чехова. Они вот уже четвертый час говорят с Надеждой о политике, литературе, смысле жизни; раз пятьдесят было произнесено слово “постмодернизм” и ни единого раза не было упомянуто слово “доброта”. Я сидел на табуретке, сёрбал чай, водил указательным пальцем в воздухе — сейчас он был подобием заостренного клинка — оп! и я проткнул ногу Надежды; кровь, запачкав ее синие джинсы, стекает по лезвию; оп! я перерубил ножку табуретки, на которой сидит Жорик, он падает на спину, больно бьется головой о дверной косяк, и его улыбочка резко сменяется гримасой боли… что, больно?!. Его жена, Лена, покинула нас и печатает в соседней комнате свои стихи: тыц… тыц… это гладкость от желтой массы, выплёскиваемой прекрасной поэтессой.
Надежда принимает вскоре из рук Лены стихи: ну-ну, почитаем. Надежда всегда говорит правду. Она смеётся над первым стихотворением.
— Да ты дальше читай, что ты уже смеёшься! — серьёзно, с обидой в голосе говорят супруги.
Надежда читает, какое-то из стихотворений хвалит.
У меня на лбу проступает пот, то ли от горячего чая, то ли от напряжения: я не могу дождаться, когда мы вырвемся отсюда. Я готов расцеловать Надежду, когда она говорит спасительное: “Сейчас уже будем идти, Женя.” Но Жорик переводит разговор на психонейролингвистику. Надежда, открыв рот, внимает ему. Я с ужасом понимаю, что, заинтересовавшись, она может задержаться еще на полчаса. Нет!!! Опять пошел гнилой запах от монолога Жорика. Своим клинком я разрезаю ему рот, но его язык еще что-то говорит о символах и знаках; тогда я отрубываю его научный язык, но и после этого, утопая и захлёбываясь в собственной крови, Жорик жестами продолжает рассказывать Надежде о сигналах и пунктирах…

***
Я настолько обнаглел, что стал находить недостатки даже у Чехова.

***
Я слабее его. И морально, и физически. Он вынослив, мускулист. Я ему не соперник в напористости и дерзости. Одноглазый — я не могу понять, чем он их покоряет. Они балдеют от одного его вида и всегда готовы осыпать его поцелуями. Я завидую ему. Он мне — нет. Наверное, я умнее его. Но им нужен не только ум. Им нужна его сила и грубость Порой я не понимаю, кто от кого зависит: он от меня или я от него. Я начал бояться его и угождать ему. Пользуясь этим, он стал капризен…

***
Только что взял в библиотеке томик Достоевского. Гений будет читать гения. Ха!

***
Как иногда приятно почувствовать себя подлецом. Когда чьи-то мысли берут тебя, ощупывают, мусолят и теребят, чтобы потом выкинуть, брезгливо встряхнув руками…
Раскалённое перо вязнет в бумаге, путается в буквах — я негодяй. Негодяй, который видел свою подлость: она стояла за занавесью, и были видны лишь её ноги — в начищенных до блеска модных туфлях и в ярко-оранжевых, кричащих носках. Моя изысканная подлость. Моя запуганная и трусливая подлость. Моя грубая и уничтожающая подлость. Красавица моя, дай обниму и согрею тебя. Ты устала — я слишком часто зову тебя на помощь… Кто ты — мужчина или женщина? Не важно. Как мало я уделял тебе внимания — неблагодарный. Но за мной не заржавеет: скоро я приглашу тебя погулять, подарю цветы, напою вином, проведу домой и, может быть, ты даже… позволишь сделать это? Ах, подлый! Как я мог только подумать об этом!

***
Говорят, писателем быть трудно. Не согласен. Вот они — готовые повести и рассказы — ходят по улицам! К примеру, эта пробежавшая рядом весёлая парочка — готовый любовный роман. А этот седовласый, бородатый старик, шаркающий по той стороне улицы, с лёгкостью потянет на добротный полновесный, толстовского образца, рассказец. А вот протопал, звеня медалями, пыхтя и ругаясь, скучный и сильный военный роман-эпопея. А эта маленькая, интеллигентного вида, сгорбившаяся старушка сидит на скамейке, излучая чеховские метафоры и сравнения: читайте меня и мою нежную повесть о несчастной любви… Вот подвыпивший работяга спешит домой — дешёвый анекдот с авоськой. Хм, а этот полнощёкий, холёный, в дорогущем костюме, с нагловатой ухмылочкой садится в лимузин — счастливое междометие…