Евгений Проворный. Рассказы.

Евгений Проворный
Рассказы

[ i ] [ 1 ] [ 2 ] [ 3.1 ] [ 3.2 ] [ 3.3 ] [ 3.4 ]

Лагерь.

Я еду в лагерь. Работать. Что меня ждет там – не знаю, но уже сейчас мне хорошо, ведь одна из моих будущих коллег сидит рядом. Аня. Так её зовут. Мы соревнуемся в количестве подаренных друг другу улыбок, автобус приятно трясёт, и наши бедра поминутно соприкасаются друг с другом. На последнее мы дружно не обращаем внимания. Звуки, запахи, движения, слова – я впитываю всё, что исходит от этой девушки. Желание переполняет меня и, не выдержав, вместе с потом оно потихоньку начинает вытекать наружу… Мой взгляд весело продолжает плясать по девичьей одежде от коленок до выреза на груди. На секунду перехватываю её идентичный взгляд… Общее желание мгновенно наполняет нас, и в небольшом салоне становится тесно. Наши тела стремительно увеличиваются, в автобусе начинается давка и паника, стекла, не выдержав напора, трескаются, и среди нарастающего шума я четко улавливаю звук лопнувшего где-то рядом бюстгальтера…

***

Мне повезло. У меня будет хороший начальник. Его большая бритая голова находится в полуметра от моей маленькой нестриженой. Запах дорого одеколона и золотая цепь на шее директора лагеря сразу сеют во мне первые зерна будущей неподдельной любви подчиненного к своему шефу. Наверное, я ему не понравился:

- Разряд по плаванию есть?

- Нет. Но я боксом четыре года занимался, - отвечаю я, приехавший сюда работать матросом-спасателем.

- Ну а плавать ты хоть умеешь? Плавки у тебя есть? – смотрит на меня директор, и на белках его глаз я успеваю разглядеть тонкие красные прожилки…

Я принят на работу. Сто – зарплата. Восемьдесят – премия. Я доволен и топчусь возле домика начальника в ожидании его жены – его же заместителя по воспитательной работе. По красивым глазам, по сдержанной амплитуде покачивания бедер и оценивающей улыбке я узнаю в приближающейся ко мне женщине именно её – первую леди этого государства, блистательную звезду маленькой коммуны…

***

- Я даже не знаю с чего начинать… - неожиданно теряется жена директора.

Мы идем на пляж. Я учтиво киваю после каждой произнесенной фразы моей начальницы, глубоко вдыхаю её малоароматные слова – «место купания», «идеальная чистота», «буйки», «переохлаждение», и безуспешно пытаюсь придать своему лицу выражение послушания и твердости. Желая произвести впечатление образованного городского мальчика, я говорю о «педагогическом такте», о «недопустимости нарушений», об «умении возвысится до уровня детей», о том, что «говаривал Сухомлинский» и «как же все-таки здесь у вас красиво…». Видимо, оставшись довольной нашей инструкцией-беседой, заместитель по воспитательной работе ведет меня обратно в лагерь:

- Теперь ты в курсе своих обязанностей. Сейчас поселим тебя, возьмешь постель, пообедаешь, ну а к работе уже, наверное, завтра приступишь…

- Да нет, пообедаю и сегодня же начну! – продолжаю я играть выбранную мною роль.

- Давай сегодня. А пока иди вон к тому домику, знакомиться со своими соседями. – и она показывает рукой в сторону светло-зеленного вагончика с открытой дверью, напоминающего видом своим жилище бродячих актеров, циркачей и прочих паяцев, никогда не умевших и не желавших работать…

***

- Здорово, мужики! – говорю я, как можно уверение, протягивая руку сидящему ближе ко мне парню с игральными картами в руках.

- Привет, - отрывисто отвечает он, окинув меня быстрым взглядом и сразу же возвращается к игре.

Потом я здороваюсь с двумя остальными, у которых моё появление в вагончике тоже не вызывает никакой реакции, как будто я уже месяц живу здесь.

Я сажусь на кровать вместе со всеми, и мысли моментально уносят меня далеко-далеко, в мой город, где я оставил все… И взятая сюда повесть Довлатова уже не спасет меня, и даже мой, почти чистый, черновик не даст всего того, что мог дать город. Город, находящийся по ту сторону реки, ждущий только меня, плачущий только по мне и ставший мертвым без меня.

- Играешь? – спрашивает меня тот, которого они зовут Грифом, и я вижу в этих действительно птичьих глазах плохо спрятанный интерес ко мне.

- Нет, я не играю.

Мне вдруг становится неинтересно находиться здесь. Неинтересно угадывать характеры этих людей. Неинтересно преподносить им свой. Неинтересно… Я вновь улетаю куда-то, где есть мой дом, любимые книги, знакомые теплые губы и такое сладкое, заслуженное одиночество, цену которому узнаешь вот здесь – среди трефовых вальтов, птичьих глаз и надвигающегося со страшной силой простого человеческого общения…

***

В лагере я уже три дня.

Каждое утро в вагончик заходит директор, похлопывая себя по бедру радиотелефоном, и негромко говорит:

- Вставайте, бездельники!

С восьми до десяти я честно работаю – убираю пляж от мусора. А с десяти до часу безвылазно на пустынном берегу, тоскую по городу и жду обеда. Пообедав, я вновь иду на пляж, где в одиночестве смотрю на город, расположенный по ту сторону реки, тихонько пою любимые песни и так же грущу, как и до обеда… Впрочем, к концу дня становится немного полегче. В воздухе начинают парить флюиды Всеобщего Желания, настолько мощные, что даже неопытным глазом их можно рассмотреть на фоне заката. К вечеру создается четкое впечатление, что в лагере вожделеют все: руководство, вожатые, обслуживающие персонал, звери в небольшом зоопарке и даже дети, коих здесь большинство. Я, как приведение, хожу среди всех и стремительно впитываю агонизирующие гормоны, заполнившие воздух. Я аккумулятор. Я маленькая подстанция. Я ядерный реактор, готовый взорваться в любую минуту от переполняющей меня энергии. Светящейся лампой я передвигаюсь по ночному лагерю, и на мое горение слетаются диковинные мотыльки, неосторожно обжигая пижамы и пеньюары…

***

Она берет меня за руку и ведет на планерку. Показная суета и небрежное заигрывание. После она предлагает пойти к ней в комнату и прослушать записи к завтрашнему мероприятию. Плохо скрытые намерения и не отяжеленное поведение. Со мной так не надо. Ведь я болен. Я смертельно болен, и любая возможность излечиться толкает меня на недвусмысленные действия.

- Женя, не наглей! Я не та, за кого ты меня принял…

Заезженная мелодия. Истаскавшийся хит. Вечер закончен.

Сутки спустя. Те же. Все женские хиты спеты. Вечная мужская мелодия пятый час льется из моих уст.

- Ладно…

Утро. Усталым солдатом-победителем захожу в свой домик, волоча на ремне сделавшее сегодня удачный выстрел ружье… На моей кровати книга Довлатова. Ее я еще не открывал. Здесь есть книги поинтереснее.

***

Через неделю меня, матроса-спасателя, просят поработать в отряде вместо вожатой, уехавшей в город…

Я в восторге от работы с детьми. Для них я Бог, если не больше. Они готовы драться за место в пятерке, которую веду купать я. Чтобы наябедничать на товарища, они выстраиваются в очереди ко мне. Шик! Чудо-религия, основанная на разности возрастов. Нелепое шаманство во имя зарплаты. Коллеги боковым зрением присматриваются ко мне. Руководство молчаливо глядит вслед…

На второй день после обеда мне становится невыносимо тяжело. Я устаю. Я ничего не хочу. Детскую любовь, скомкав, я бросаю в мусорную корзину. Я уже ненавижу эту временную должность. Я убит. Мой труп ведет детей мыть руки, труп заводит их в столовую, следит за тем, чтобы они спали во время тихого часа. Труп весело разлагается на радость детям и мечтает хотя бы о получасовом погребении…

***

Директор объявил, что через две недели меня ждет повышение по службе – я стану вожатым. Соседи по вагончику, узнав, что я играю на гитаре, носятся со мной, как с маленьким дитем. Девушка, с которой я буду вместе работать в назначенном отряде, говорит, что любит меня…