Евгений Проворный. Рассказы.

Евгений Проворный
Рассказы

[ i ] [ 1 ] [ 2 ] [ 3.1 ] [ 3.2 ] [ 3.3 ] [ 3.4 ]

ЗАПИСОЧКИ (3).

***
Я с удовольствием стреляю в него. Неудобный спусковой крючок, женская холодность металла придают ситуации молчаливую новизну. Выстрел, вспышка, звон в ушах - моложавое тело, изнасилованное пулей, трясется, упав на колени. Эх, здорово! Быть бы поближе к нему, заглянуть в испуганные и злые глаза - в них, в них истина! Быстрее бегу к полуживому человеку, прыгая по засохшим комьям земли, падая, поднимаясь, стараясь не запачкать белую, выстиранную любимой женщиной, рубашку. Скорее, увидеть его взгляд! Подбегаю. Я рядом. Ну, подними глаза! Подними!! Он смотрит на меня моими глазами. Продырявленное только что отверстие в его правой половине груди вопит о неполагающейся асимметрии. Вмиг потеплевшее железо, ожившим упругим тельцем в моей ладони, задергалось и запрыгало в предвкушении повторной возможности свинцом оплодотворить чью-то девственную грудную клетку... Плавно жму на спусковой крючок, главную эрогенную зону, и горячий ствол извергает еще одну капельку, рождающую новую смерть. Смерть молодую, чистую и красивую, появившуюся на свет, чтобы жить.

***
Человек по ту сторону стола - выглаженный и чистый, с прямым взглядом и решетчатыми мыслями. Ты ловкий, неуязвимый, но на самом деле - трусливый и точно такой же, какими были все сидевшие на этом месте прежде. Гонг! Поединок начался. Вялый разговор не держится, подтаивает, стекая односложными ответами в образовавшуюся лужицу официального протокола. У-тю-тю! - это прыгающие буквы сулят тебе всепрощающую свежесть очередного пункта. На-ка! - отплевываются невиноватой слюной твои юношеские губы. Кабинет заполняется несгораемой честностью и готовится встретить сдержанным смешком очередное поражение сидящего на виноватом стуле. У-у-у-п! - становится трудно находиться здесь, и ты отпускаешь собственную голову полетать за окно. Не-а! - стерильные руки закона, нехотя, ловят ее и прикрепляют обратно к телу. “Где вы находились в тот вечер?” - ехидно сузив глазки, выпытывает пузатый телефон на столе. “Где?” - строго вопрошают стрелки настенных часов. “Где?!” - застыл немой вопрос в немногочисленных складках кабинетных обоев... Человек за столом становится еще чище. Взгляд его сразу делает-ся ясным и озаряет помещение праведным светом: “Вот и хорошо. Вы мне больше не нужны...”

***
... Не спеша, потягиваю холодное вино из десятилитрового ведра. Застыв от удивления, гляжу на бюстистую блондинку, вжавшуюся в огромное кресло. Здорово! Здорово! Я готов слизывать ее плевок с пола, только бы она не поднимала глаз. Похрустывая костями, протягиваю ей полупустое ведро; жидкость плескается в пластмассовых берегах. Отхлебнув пару кружек, она расстегивает свой ротик, вываливая наружу залежалую грусть и лохмотья былого счастья. Давай! Давай! Я умею слушать: неправильно произнесенные ею слова-иголочки невпопад колят мои открытые ладошки, которыми я защищаюсь от девичьих исповедей. Хлоп-хлоп: трусится в припадке фальшивого смеха коровья грудь, требуя жарких прикосновений волосатых конечностей. Невежественная слониха, горе-звезда, передаренный подарок, живая бижутерия! Мясистая масса мяса водружается на мои спичечные коленки - странный треск возбуждает спрятанное в те же колени чувство страха. Не-е-ет!! Яма ее рта затягивает в себя сначала мои сухие губы, потом - лицо, голову, шею, плечи... Кх-кх-кх!.. Поперхнувшись, она выплевывает мою измочаленную голову. Отпустите меня!! Отпустите!!! Но ее язык наждачным удавом уже пробирается по моим внутренностям, больно слизывая по дороге самое вкусное...

***
Который раз бываю в сельской местности и не перестаю удивляться тамошней жизни... Незнакомая усадьба, зажиточная, сдержанные и приветливые хозяева, сразу же предложенный гостям обед, неспешное, доведенное до приличия, посербывание ароматного борща. Моя ненависть к природе здесь начинает окисляться, бродить, сахариться, закипать, вариться и превращаться в первосортную любовь, которую остается разлить по граненым стаканам и выпить, морщась от завышенного градуса. Селяне-инопланетяне совсем не больно бьют тебя своим ненавязчивым вниманием и почтением. “Ого-го-о-о!” - хочется крикнуть, когда в разговоре с этими людьми начинаешь видеть истинные размеры их душ, вынужденных пригибаться при ходьбе, чтобы не удариться головой о небо...

***
Мечтаю быть стариком. Стариком, который подолгу пережевывает пищу, который целыми днями сидит на скамеечке, который суетится и радуется редким приходам детей в гости к нему... Старость - не радость. Эх, как бы славно я пританцовывал с семидесятилетними молодицами, с каким упоением мял бы их роденовские зады; как ловко бы опрокидывал стопку самогона, смачно отплевываясь и ласково поругивая седовласых товарищей... Поди прочь, узколобая молодость! Не верю ни тебе, ни твоим высоко вскинутым подбородкам. Взрежьте меня морщинами, опепелите редкие волосы, задайте нужный темп дрожи в руках, вонзите во взгляд тоску - и возрадуется моя душа. Ведь я так бешено завидую им - их верной близости к той последней счастливой минуте.

***
Постойте! Вы забыли влюбиться в меня! Нет-нет, это не займет много времени...

***
Болит голова. Болит сильно и качественно: мне трудно даже разговаривать. Я проваливаюсь в сладкое забытье разговора своих друзей, на минуту отвлекаясь от боли. Я держусь из последних сил, вырывая из неприкосновенного запаса моего терпения драгоценные ломти этого чувства: я продолжаю улыбаться присутствующим девушкам, шучу с товарищами - именно сейчас я являюсь самим собой. Боль, как лакмус, лишает меня возможности притворяться, боль отсасывает мутные воды моря моего кокетства, и на образовавшейся суше виднеются не такие уж крутые скалы... Хорошо! Вот то состояние, к которому я всегда стремился - состояние искренности, чистой и без примесей. Как мало их у меня было: дорогие вещи выпускаются в одном экземпляре - редкое состояние честности от кутюр... Месье, моя сегодняшняя искренность-боль откроет этот сезон высокой мо... морали.

***
Серьезный мальчик в школьной форме подводит меня к тебе. Знакомит. Вместо слов ты лишь киваешь и многозначительно пускаешь дым мне в лицо. В моем взгляде трогательное презрение, ласкающее твою дорогую одежду. "Я похожа на твою маму?.." - колокольным звоном отдает твой ангельский голос. "Да," - отвечаю и представляю, как буду целовать твои руки и плохо накрашенные ногти. "Чем?" Твое похабное произношение буквы "ч" сбивает мою зародившуюся было интеллектуальную эрекцию... Огорченный, я отвечаю: "Очками." Ты записываешь в блокнотик мои ответы, не спешишь, случайно измазываешь указательный палец в чернила: "Hо ведь у меня нет очков..." Я глажу ремешок твоей сумочки, мой голос доносится из глубины: "У моей мамы тоже нет очков." Ты плачешь: глаза увлажнились, приятно разбухли и недвусмысленно раскраснелись - моя ложь отравлена. Вцепившись в меня, ты что-то хрипишь. Как приятно смотреть на это: я улыбаюсь и вперемешку с соболезнованиями признаюсь тебе в любви. Смертельная судорога звенит в твоем теле, а я вспоминаю тебя, раздевавшуюся в такт музыке, которую слышала только ты...

***
Никому не интересно, что у меня кошки скребут на душе. Мне тоже не интересно, что кому-то может быть тоскливо и грустно. Все справедливо.

***
Я посмотрел на себя в зеркало: реденькая, немытая шевелюрка, неопределенного цвета кожа, маленькие обезьяньи уши, неволевой подбородок, волосы, растущие где попало, и весь в черных маленьких пятнышках нос… Неужели всех, кто меня видел, посещала та же мысль, которая посетила только что меня?

***
Когда-то Генри Миллер восхищал меня. Даже возбуждал. И всегда вдохновлял. Когда-то я злился на каждого, кто его хвалил: как они смеют! — это мой писатель — он нравится только мне! Моя ревность возбужденным соском искала разрядки — и я выбрал Чехова. Его легче было любить: порядочный, немного занудный, не вызывающий бешенной миллеровской любви, всегда одиноко стоящий на полке в скромной недорогой обложке — он был рад любому, кто удостоит его вниманием… Но прошло время, и я никак не могу преодолеть 30-ти страничный рубеж книги Генри Миллера, а портрет Чехова — единственный писательский портрет в моем доме.

***
Мне интересны лишь дети, старики и красавицы. Я — интересен старикам, иногда — детям.

***
Запах. Первый помощник памяти. Единственный бесплатный проводник к моей одичавшей любви. Славная музыка ароматов, симфония благоуханий… Мой нос — долгоиграющий плэйер — работает на одном уровне громкости, иногда включая систему записи. Нестареющая классика, вечный хит — запах пищи, который можно слушать всю жизнь; музыка “на любителя” — аромат горелой спички; дешёвые коммерческие песенки — уже надоевшая вонь кожзаменителя; Чайковский, Рахманинов, Вагнер — запах женщины… Живи! Вдыхай жизнь. Жизнь — есть запах. Бояться надо вовсе не СПИДа, а насморка.

***
Ничего интересного не происходит. Похожие друг на друга дни, как дешёвая краска, надолго въедается в кожу, храня резкий запах бесполезной повседневности. Как всегда, самое скучное — работа, друзья, книги. И самое интересное — работа, друзья, книги… Легче всего написать: “Я тупею”.
Я тупею.

***
Хочу сока. Томатного. Чтобы он был не редкий, но и не густой. И несолёный. Я сам бы посолил. Стакан. А лучше — два. Он должен быть холодным. Стакан холодного томатного сока перед последним выстрелом в упор, в мой затылок. Сок с разгону плюхнется в желудок, кровь бестолково разбрызгается по опилкам на полу, и алой зарёй заиграет все внутри и снаружи…

***
Очень долгое время я никак не могу постирать свои джинсы. Они хоть и старые, а чистоту
поддерживать всё же надо… Нездоровая лень, апатия к одежде, любовь к грязи — что двигает моим микроскопическим желанием хоть сколько-нибудь быть опрятным? Для окружающих можно сослаться на творческую брезгливость к бытовым мелочам, но не для себя: я же эстет! Эстет, смотрящий с километровой высоты на эстетство эстетического Ницше, эстет, любящий любовь к самому себе, эстет, сочетающий несочетаемые сочетания… Каждый день я смотрю на джинсы — при электрическом освещении, при дневном — чтобы ещё раз уговорить себя одеть их. Они для меня, словно ненавистный муж для жены: я начинаю привыкать и привязываться к ним, к грязным — постепенно влюбляясь в тёмное пятнышко на правой штанине, всё снисходительнее поглядывая на затёртые задние карманы… Стерпится. Слюбится.